"Э.Тайрд-Боффин. Преподаватель симметрии (в вольном переводе А.Битова)" - читать интересную книгу автора

завалена книгами непостижимой для меня учености, и сувенирами, немыслимыми
по наивности. И они все время сыпались! Я бросался их подбирать, она меня
отстраняла, потому что я, мол, все перепутаю; мы ползали на коленях,
собирая, а ползать-то было негде! Между столом и диваном совершенно не было
места, чтобы вдвоем ползать,- мы упирались лбами. Так нам и пришлось
впервые поцеловаться... Ваноски совсем растрогался - неловко мне стало
ощущать свою молодость, свежесть вчерашних поцелуев на своих губах, глядя на
его детский восторг...
- Книжность и нежность...- лепетал он.- О, это был самый
очаровательный синий чулок, который когда-либо существовал. Впрочем, синее
она не любила, она любила все красное - вольные кофты, длинные юбки...
бусы, браслеты, дома она надевала их даже на ноги... Я ползал и собирал с
полу книги, от одних названий которых у меня сводило скулы, и я любил их, в
закрытом, правда, виде: я собирал эти обрушения - вперемешку с
кастаньетами, лаптями, африканскими масками, коробочками из-под чая,
поздравительными ни с чем открытками, которые она любила получать со всего
света, бесконечными ее фотографиями, которыми она очень дорожила, потому что
полагала себя' фотогеничной, видимо, 'считая, что на них она лучше, чем на
самом деле... но как она заблуждалась) я подбирал и снова ронял все это,
будто ненароком выдергивая из стопки томик, чтобы вызвать очередной обвал...
в последний момент она все-таки вырывалась, раскрасневшаяся, предельно
хорошенькая в торжестве своего смущения, и начинала готовить н а м кофе.
Готовила она его на спиртовке, в какой-то дикой кастрюльке, даже не
греческой, а почему-то турецкой, я подкрадывался сзади - кофе у нее убегал,
конечно, и она страшно на меня за это сердилась, ибо особенно гордилась
своим секретом варить кофе, который варила скверно.
Встречала она меня каждый раз чопорно, мы продолжали быть на "вы":
книги были выстроены аккуратными стопками до потолка, готовые к очередному
падению. Мы чинно усаживались за письменный стол, он же, впрочем, обеденный.
- Что это у вас за камни? - спросила она, раскрывая мой конспект. А я
и думать забыл! - Это не камни. Это облака...
Я хотел пересказать недавний эпизод - и не мог... Перед глазами встала
другая фотография, и я снова вглядывался в лицо незнакомки. - Эй1 -
окликнула меня Эвридика.- Где вы? - Ах, вы об этой фотографии...- сказал
я и вдруг мучительно покраснел.- Это, кстати, ваша родина. Вид неба Трои.
- А вы и впрямь поэт...- задумчиво сказала Эвридика.- Вы принесли
ее... мне? - Вам, конечно,- торопливо согласился я. Да, это она заказала к
ней такую рамку... Так все и началось. Вернее, все еще тогда и кончилось.
На самом деле, легче всего мы поверим тому, чего не может быть. Этот
блеф, абсурд, бред... а потом - мираж, видение, искушение. В тот же миг я
вычеркнул этот нелепый эпизод в парке как несуществующий, как небывший, и в
тот же миг я безоговорочно поверил в подлинность показанной мне фотографии.
Облака могли и не быть теми облаками, но в витрине отразился я1 и тот, кто
отразился в витрине, был тоже я. И значит, та, которая отразилась в витрине,
была той, которую я увидел. И это была уже Она! Ибо это был, бесспорно, я.
Чем больше я вглядывался в фотографию (а она была словно наклеена у меня на
внутренней стенке лба, как на экране), тем меньше могло быть сомнения.
Собственно, сразу - и тени не было... Это был я, лет на семь себя старше, и
я себе, в принципе, нравился как чей-то потенциальный объект: за эти семь
лет я проделал еще неведомый мне, но явный путь, и уже носил лицо, а не