"Чарльз Силсфилд. Токеа и Белая Роза." - читать интересную книгу автора

и белок. Извечный сумрак рассеивается лишь в редких просветах, и тогда
можно увидеть нагромождения гниющих стволов, поваленных частыми в этих
местах торнадо [сильный ураган в тропических широтах Западного полушария].
Это буйство дикой природы достигает своей высшей степени у поросшей
болотными кипарисами низины, но на другой оконечности болот принимает уже
не такой страшный вид. И заблудившийся кормщик мог бы подумать, что по
мановению волшебной палочки попал в один из самых сказочных уголков
Мексики, где развесистые мирты и роскошные лириодендроны сменяются
темно-зелеными купами мангров, а на изумрудном бархате холмов серебрятся
ветви платанов и хлопковых деревьев.
Весь лес подобен огромному шатру, испещренному соцветиями жасмина и
увитому дикой лозы, которая взбирается по стволу до самой вершины, падает
вниз, чтобы оплести другое дерево, и так переходит с мирта на мангр, с
мангра на магнолию, с магнолии на папайю, образуя необозримый зеленый
кров.
В самих же низовьях Натчеза, где он впадает в озеро, взору
открываются густые рощи пальметто, шелестящих на ветру своими широкими
листьями.
Над ручьями и протоками повсюду возвышаются кипарисы и мангры. Ветры
не достигают этого прелестного уголка, но продолжительные ливни в так
называемое зимнее время приводят к такому паводку, что задают немало
работы щедрому солнцу летнего сезона, когда зловонные сумерки тропического
леса наполняются ревом и криками зверей.
По осени же эти места можно принять за райский уголок. Воздух кажется
золотым от солнца, которое садится за гребень лесов на восточном берегу
Натчеза. В небе - ни облачка. Вся природа испускает какой-то
бальзамический аромат. Тишина изредка нарушается трескучим криком попугаев
и свистом пересмешника или плеском водоплавающих птиц, в изобилии
гнездящихся у берегов Натчеза.
Так вот, на узкой тропинке, которая словно по своей воле и милости
вилась между упомянутыми рощами пальметто и лесом, там, где немного
расступаются деревья, маячила фигура девушки.
Она добежала до вывороченного с корнем платана и прислонилась к его
сучьям, чтобы перевести дыхание. Это была индианка лет двадцати с весьма
привлекательным и даже благородным лицом.
Прекрасная линия лба, черные глаза, изящный рисунок губ, - в этих
чертах отражалась ее свободная и веселая душа, но, если судить по римскому
носу и горделивой осанке, ей нельзя было отказать в решительности и
самостоятельности.
Наряд ее в равной степени отличался и простотой, и вкусом. На ней
было безрукавное платье из калико, доходившее чуть ли не до лодыжек.
Волосы ее, как у большинства индианок не спадали длинными прядями, а были
стянуты в узел и заколоты на затылке изящным гребнем. Золотые серьги и
браслеты, полусапожки из кожи аллигатора, изукрашенные ярко-красной
инкрустацией, довершали ее облик. К бедру она прижимала большую порожнюю
корзину. Походка девушки была такова, что ее не назовешь ни ходьбой, ни
бегом. Можно сказать, что индианка шла вприпрыжку, но через каждые
десять-двенадцать шагов она останавливалась, оглядывалась и устремлялась
дальше.
Во время одной такой короткой передышки у выворотня она крикнула: