"Григорий Свирский. Штрафники " - читать интересную книгу автора

реабилитанса", как горьковато шутили в Москве. Сколько времени прошло с того
дня, как сняли охрану?
А этих... словно черт веревочкой связал. С собственным надзирателем? В
одном городе. В одном управлении. Вокруг одних и тех же дел, бумаг,
споров... Какой-то психологический парадокс! Неужели свыклись с тюрьмой
настолько, что она для них... не тюрьма? Благо, ворота открыли... Пятнадцать
лет под замком и еще пятнадцать... на сверхсрочной?.. Бред! Извращение
психики! Ведь здесь все, любой камень, напоминает о страшных днях. О сыром
карцере. О том, как давили танками восставших заключенных. Да ведь здесь вся
земля пропитана кровью. Под каждым газгольдером - братская могила...
Я попросил Сойферта рассказать мне о каждом из их "троицы".
- Зачем это вам? - встрепенулся он. - Вы же приехали за
положительными эмоциями?.. Положительными, не дурите мне голову. Я читаю
журналы. Вижу что надо, и как это делается... А, поговорим об этом за
пивком!.. - Он остановил грузовую машину, притиснул меня в кабине между
шофером и собой и привез к дощатому ресторану. Ресторан был заперт на
железный засов, над которым трудилось несколько благодушных парней в высоких
геологических сапогах, смазанных тавотом. Пронзительный женский голос
прокричал откуда-то сверху, что милиция уже выехала.
- Счас им, брандахлыстам, покажут жигулевского, товарищ Сойферт! Счас
вам открою! Идите со стороны служебного...
Дверь трещала теперь, как от тарана.
- Кореша, это бессмысленная операция! - Лева Сойферт пожал острыми
плечами. - Удивляюсь на вас! Пиво сегодня во всех точках. Чтоб я так жил!..
Пошли!..
И он двинулся вдоль городка, спасая от дежурной камеры покачивающихся,
как в шторм, парней, за которыми гусынями потянулись несколько девчат с
одинаковыми сумочками из крокодиловой кожи.
Далеко не ушли. Она была за поворотом, круглая, как шатер завоевателя,
брезентовая палатка с надписью на фанерке: "ГОЛУБОЙ ДУНАЙ".
Интересно, и в Воркуте сто граммов "с прицепом" называются "ГОЛУБОЙ
ДУНАЙ". И в Ухте, и в Норильске, и в Нарьян-Маре. Занесло меня в богомольный
Енисейск - и там, возле монастыря, "ГОЛУБОЙ ДУНАЙ".
Приглянулся, значит, северянам ГОЛУБОЙ ДУНАЙ!
Мы глубокомысленно и коллективно исследовали эту тему, стоя в очереди
за пивом, которое разливали в длинные, как колбасы, пластиковые мешки. Кто
брал по два мешка, кто - по пять. Унесли и мы свое, расположились в углу,
приладив раздутые мешки где-то у плеча, похожие на шотландцев, играющих на
волынках.
Лева Сойферт оглядел меня внимательно: - Я терпеть не могу теорий. Но
-- можно одну каплю? Здесь театров нет. Кино - говорить не хочется.
Остается что? Читать! Возьмем для примера моего любимого поэта Евтушенко. В
уважаемом "Новом мире" - уже без Твардовского - напечатана его поэма
"Казанский университет", - Лева Сойферт принялся вдруг размахивать мешком,
из которого плескалось пиво, и декламировать хрипловато-тоненько, под
брызги:
Даже дворничиха Парашка
армянину кричит: "Эй, армяшка!"
Даже драная шлюха визжит
на седого еврея: "Жид!.." - Таки-да! --