"Татьяна Львовна Сухотина-Толстая. Дневник " - читать интересную книгу автора

дурной, но что она не красива. И то временами. Иногда она положительно
дурна, а иногда хороша. Душа у нее золотая, но я не понимаю в ней эту
церковность и очень странный взгляд на религию.
Олсуфьевы две встали, Маня и Таня. Они мне раз написали, чтобы я
приходила к ним в окно разговаривать. Для этого надо было влезть на крышу,
что я и сделала, и с тех пор мы каждый день к ним ходим. Маня очень
похорошела: в ней больше стало женственности, нежности после болезни и, я
думаю, тоже на нее подействовала женитьба одного человека, которого она
любила. Она стала как-то тише и грустнее, что в ней необыкновенно
трогательно и привлекательно. Бедная, ее жизнь очень горькая. Во-первых, вот
эта несчастная любовь, потом без матери она в этой большой семье более всех
одинока, и ей это особенно тяжело, потому что она любит ласку и нежность и
особенно ее ценит, а с мачехой она не всегда в хороших отношениях.

2 ноября 1882 г. Вторник.

Опять я в этом гадком, злом и недовольном духе, который меня так часто
мучает, и так трудно его побороть. А нынче утром я была в таком блаженном
духе, в который меня привели рисунки, которые я нынче смотрела. Это -
рисунки Лицен-Майера к "Фаусту" Гете 24. Я пришла в такой extase {восторг
(франц.).}, что, ехавши домой, я не могла удержать улыбки удовольствия все
время. Там были рисунки героинь известнейших русских романов, но не так
хорошо сделаны: там была Лиза, Татьяна, Наташа, Вера из "Обрыва", Матрена из
"Записок охотника" и Вера из "Героя нашего времени". Эти последние сделаны
черным карандашом Андриолли. Фауст же нарисован углем и как хорошо, как
смело, твердо и вместе с тем как мягко. Вот для чего я хотела бы иметь много
денег: хоть бы не самые картины, а фотографии купить.
Мы там были прямо из Школы, и многие из учениц и учеников там были. Мы
с Аленой довезли Рамазанову. Она - премилая. Мы с ней рисуем одну натуру.
Всего нас пятеро, и нам там очень хорошо. Яровой говорит, что мы - в
"отдельном купе".
Наша Школа началась в прошлый понедельник, а мы, т. е. Элен, Вера и я,
начали ездить с четверга. Мы не нашли мест, и Алекс[андр] Захарович сказал,
что если мы найдем натуру, то можно посадить в проходе. Тогда папа пошел и в
кабаке нашел натурщика, довольно интересного, которого-то мы теперь в "купе"
и рисуем.
Мы все стараемся устроить вечерние классы, но не удается. Суриков было
обещал, да отказался. Теперь мы хотим пригласить Прянишникова. Вот хорошо-то
было бы!
Нынче у Верочки собираются, но мама не хочет, чтобы я ехала. Мне было
ужасно досадно. Не потому, что мне особенно хотелось из дому уезжать, но
потому, что мне не нравится ее манера хотеть или не хотеть; говорит, что мы
все друг другу уж переговорили (почем она знает!) и что мы все вздор
болтаем.
А, напротив, наша дружба очень полезна для меня: мы условились друг
другу все говорить, что мы друг об друге думаем, и начали с того, что мы с
Элен сознались, что Веру больше любим, чем Элен меня и я ее.
Нынче Элен мне рассказала, что вчера они с Верой решили, что, хотя я
очень хорошо пишу, но слишком воображаю себя художницей.
Конечно - это неправда, но я всегда боюсь, чтобы подумали, что это -