"Татьяна Львовна Сухотина-Толстая. Дневник " - читать интересную книгу автора

так счастлива, что могла в первый раз в жизни столько играть, так как ей
только четыре урока музыки надо дать в день.
После завтрака я нарисовала Мишу Кузминского углем и стерла, потом
углем же себя в зеркало нарисовала и хочу продолжать красками. Потом с
трудом упросила Веру Кузминскую посидеть и сделала несколько поправок в ее
портрете.
После обеда со всеми детьми и тетей Лизой ездили кататься в Бабурино,
мимо Заказа и два раза через полотно железной дороги. Потом мы бегали на pas
de geant {гигантских шагах (франц.).}. Меня Вера ушибла. Я убежала от боли в
сад и там встретила какого-то незнакомого гимназиста. Мне Варя рассказала,
что он приходит к своей невесте, которая живет на деревне одна в прачкиной
избе - одна из ее девочек ей прислуживает. Она, говорят, очень молоденькая,
хорошенькая купеческая дочь.
Потом мы с папа пошли прогуляться, даже мама с нами пошла. Папа вчера
ночью приехал и привез чудесный план, как пристроить арнаутовский дом2. Мне
главное, чтобы зала была большая, чтобы танцевать и чтобы папа с мама
комнаты были бы по их вкусу, а то ворчать будут. Когда мама ворчит и
что-нибудь у нее нехорошо, я всегда чувствую себя виноватой, хотя и стараюсь
себя уверить, что не я виной, что у меня все хорошо.
Нынче с отъездом Урусова прошла моя злоба на мама. Он мне прислал
конфеты, которые он вчера проиграл мне из-за какого-то пари.
Сегодня приходила погоревшая женщина с шестью мальчиками, из которых
старшему 13 лет. У нее мужа нет, в солдатах убит, земли нет и последняя изба
сгорела. Такой несчастной я редко видела. Мы детей накормили белым хлебом,
молоком и надавали пропасть платья и денег немного. Мне хотелось отдать ей
свое жалование за 1-е июня3, но потом и жалко стало, и такое восхищение
самой собой я почувствовала, когда решилась на такую щедрость, что гадко и
противно на себя стало. Но зато потом, когда она ушла, мне так стало стыдно,
что я не отдала, а оставила себе на бантики то, что для нее ведь очень было
бы много!
Пожалуй, что правду говорят папа и князь, что надо делать так, как
хочется, чтобы тогда, когда сделаешь дурно, чувствовать это. А если всегда
делать хорошо, то делаешься собой довольна и это очень противно. Ах, как это
все у меня неясно!
Если кто-нибудь когда-нибудь прочтет мой дневник, то не осуждайте меня,
что я пишу такой вздор и так несвязно. Я пишу все то, что мне только в
голову приходит, и искренно надеюсь, что никто никогда его не прочтет. Было
бы гораздо приятнее писать его для себя одной, чем для кого-нибудь. Странно,
что всегда подделываешься под тон каждого человека, когда с ним
разговариваешь, иногда и других бранишь из угоды к нему. Как это гадко! Надо
записать в мою книгу правил.
Нынче вечером папа говорил о том, за какого рода человека он бы хотел
меня отдать замуж. Говорит, непременно за человека выдающегося чем-нибудь,
только не светского. "Как, говорит, если мазурку хорошо танцует, значит,
никуда не годится". По-моему, тоже. Неужели и нас так судят? А я-то так
старалась выучиться лучше всех мазурку плясать, и когда Миша Сухотин говорил
мне, что ему совестно со мной танцевать, потому что я так хорошо танцую, а
он так гадко, как я была горда!
Папа мне нынче объяснял, почему я нравлюсь: это моя деревенская
дикость, детская неуклюжесть, наивность, которая нравится, а мама говорит,