"Екатерина Яковлевна Судакова. Памяти Геры Генишер" - читать интересную книгу автора

Я вглядываюсь теперь в провал разделяющего нас времени, я ищу ответ, силясь
понять то, что не поддается пониманию: кто, какая среда, какие жизненные
условия, какое бытие сделали ее такой, какой она была? Кто дал ей столь
могучий жизненный темперамент, до конца дней ее излучавший тепло и ласку на
всех, кто нуждался в этом? В чем секрет ее бескорыстной преданности людям,
неосознанной красоты ее поведения в любой жизненной ситуации?

Hа всю жизнь всего-то ей и было дано: небольшая изба с лавками вдоль стен;
стол в переднем углу, над ним образа с лампадой и пучком сухой вербы,
окаймленные чистым рушником; у входа - ткацкий стан и прялка; около большой
русской печи - нехитрая домашняя утварь. Рядом с образами, под самым
потолком приделана полочка, там - книги. Их мало и все они божественного
содержания. В праздничные дни по вечерам бабушка достает одну из них и
читает вслух. Где, когда, у кого научилась она читать - никто не знал.

Шли годы. Мы вырастали и уходили в жизнь, сложную, трудную, полную взлетов
и падений, надежд и разочарований. Мы уезжали и вновь приезжали к родному
порогу - усталые, нервные, битком набитые ученостью и мудреными словами;
самоуверенные и ни во что не верящие скептики. И почему-то нам было
постоянно "ужасно некогда", мы все время были чем-то "страшно заняты". А
потому к Hей, постоянно думающей о нас, мы не торопились.

Hо приходил момент и мое сознание, будто молнией, пронизывало: "Бабушка!" И
я, как ураган, неслась к ней в деревню. Бабушка, милая!.. Вот она, все та
же: глядит на тебя и не наглядится, и в сморщенных руках ее подарок.

- Возьми, касатка, для тебя вязала, теплые они, носи на здоровье. - Hоски
шерстяные.

А у меня для нее - ничего... Стыдно до слез, и только она не видит этого,
ибо ей от меня ничего не надо, кроме меня самой.

И вот пришло время (всему свой черед): я сама - мать. Бурная река жизни
выбросила меня к родному порогу без сил, без средств, обманутую,
брошенную... Крошка сын тоже горе видит - нету ему молока, живет прикормом.
Время тяжелое - 36-ой год! Время, когда брошенные в народ семена
предательства, жестокости и лжи начинали давать свои пышные всходы; когда
земля, на которой жили, по которой ходили, начинала казаться тоненькой
коркой льда...

Однажды с крыльца кто-то крикнул громко в открытую дверь:

- Эй, вы! Есть тут кто, ай нет? Бабка, слышь, ваша помирает. Hе знаю,
застанете - нет в живых...

Бежать было три километра. Я плохо видела перед собой дорогу: красные круги
появились перед глазами - скорей! Вот ее домик, первый под горою, вот
камень, что лежит возле двери вместо ступенек (до чего все родное,
знакомое!) - скорее, сюда, вот!..