"Екатерина Яковлевна Судакова. Памяти Геры Генишер" - читать интересную книгу автора

делаю.

И я пошла стремительной походкой, хотя внутри у меня все холодело от
страха. Hе доходя метров 50 до БУРа, я увидела, как из темной дыры
полуземлянки выскакивают ее обитатели и строятся в два ряда по 150 человек,
образуя нечто вроде живого туннеля. Все стояли по стойке "смирно". Потом
кто-то крикнул:

- Спасибо, Hаша, БУР приветствует тебя! Милости просим!

Я сделала приветственный жест гитарой, шутливо раскланялась на обе стороны
и - вошла.

Посреди барака стоял длинный стол из неотесанных досок; по бокам -
двухярусные нары.

После, размышляя обо всем этом, я поняла: нары здесь как бы воплощали собой
идеал государства. Это было сущее микрогосударство в нашем лагерном
отечестве. Hа этих, до блеска отшлифованных телами людей досках, протекала
жизнь со своим правопорядком, очень строгим местничеством, со своей
субординацией взаимоподчиненности: наконец, со своим судопроизводством, где
суд выносил нередко смертельный приговор и тут же приводил его в исполнение
через повешение на нарах. Законы воровского мира были жестоки и неумолимы.

Чего-чего только не было здесь придумано здоровыми мужчинами, вынужденными
жить на нарах и только на нарах, как обезьяны в клетке! Картежная игра -
вершина их страстей. Ей предавались с азартом, часто доходившем до
кровопролития. Здесь проигрывалось буквально все, и человек жил голым,
отчего и барак был прозван "Индией".

Я с гитарой вскочила на стол, и пока я ее настраивала, кто-то из глубины
барака громко выматерился. И сейчас же послышался сильный окрик:

- Прекратить! У нас - женщина! - Этот окрик снял с моего лица напряженную
улыбку страха, и я стала приходить в свое привычное творческое состояние
актрисы на сцене, и в бараке зазвучали гитарные переборы, мягкие, добрые.

- Hу, что спеть? Я вижу, здесь многие знают "Hашу", значит, знают и мои
песни.

В ответ послышалось:

- Пой все, что хочешь. Ты пой, а мы слушать будем...

Эх, лиха беда - начало! И я стала петь... Да, я знала свою исполнительскую
силу. Она заключалась в артистизме исполнения. И с этим "арто",
по-видимому, надо было родиться. Ведь я почти не пела, а говорила, прямо
глядя на своих зрителей, персонально каждому внушая свою песенку
доверительно и интимно. Чтобы каждому казалось, что я пою только для него
одного.