"Алекс Стюарт. Жизнь - это судьба " - читать интересную книгу автора

мазохизма, хотя я так не думаю". Голос его звучал вполне искренне, словно он
в самом деле не знал, а затем он с хвастовством добавил, что всегда может
причинить мне боль и заставить плакать. Я умоляла его не делать этого, и он
ответил: "Не бойся, не стану. Нет смысла: мне будет больнее, чем тебе.
Боюсь, я полюбил тебя, Вики... Старался изо всех сил, чтобы ничего похожего
не произошло, потому что меня всегда страшили последствия". Коннор боялся,
подумала я, слезы душили меня. А что он еще говорил? Что вовсе не собирался
полюбить меня, а затем сердито, в глазах злое выражение, прибавил: я решил
позволить тебе уехать, испугавшись моей любви к тебе.
Я крепко сжала кулаки, ощущая холодный, липкий пот на ладонях. Коннор
боялся слишком сильно полюбить меня. Так он и сказал и еще пояснил, что если
бы полюбил меня слишком сильно, то в конце . концов больше не принадлежал бы
самому себе. Именно этим он оправдывал свое поведение, свое решение
позволить мне уехать. Но можно ли этим оправдать его письма? Разве это
объясняло его отношение к Алану и тот жестокий "прелестный рисуночек", как
его окрестил Генри О'Малли? Разве можно было все это чем-то оправдать?
Помню, мы сидели в то утро за завтраком друг против друга. Коннор
рисовал меня, а я безуспешно делала вид, что с аппетитом ем. Он сказал, что
"Геральд" купит у него рисунок с подписью: "Признаки нашего времени" или
"Она не только может качать колыбель, но умеет кидать и гранату". И он зло
посмеялся над моей военной формой, наградами и над тем, что отправляюсь на
войну я, а он остается в Сиднее. Потом он взял сборник стихотворений и,
будто выбрав наугад, прочитал сонет Майкла Дрейтона "Расставание".
Я видела страницу с печатными буквами: "Майкл Дрейтон, 1563 - 1631..."
В ушах вновь звенел голос Коннора, читавшего вслух стихотворение:

- Грядет разлука. Пусть прощальным станет
Наш поцелуй! - О нет, я не твоя
Отныне. Горькой правды не тая,
Скажу: я рада - несвобода канет!

Я, помню, тихо продекламировала второе четверостишие:

Дай руку - и простимся. От обетов
Освободим друг друга. Если вновь
Мы встретимся - пускай в глазах любовь
Не разгорится пламенем рассветов.

Неужели именно этого добивался Коннор, спрашивала я себя? А может, он
опасается, что я поведу себя так, словно у меня не осталось к нему ни
капельки любви? Меня сотрясали беззвучные рыдания. Если Коннор вообще
явится, ничего другого он от меня не ждет, и я была бы круглой идиоткой,
если бы надеялась еще на что-то между нами. Но почему? Ведь мы так любили
друг друга! Услышав шаги в коридоре, я села и, судорожно комкая в руке
носовой платок, пыталась вытереть покрасневшие от слез глаза. Когда Коннор
войдет, он не должен застать меня плачущей. Ему следовало бы немного
повременить, пока я осушу слезы.
В каюту энергично и бодро вошла сестра Даньелс. Она остановилась и,
взглянув на мое лицо, перестала улыбаться.
- Так не пойдет, - проговорила она с упреком. - Мы не можем доставить