"Мэри Стюарт. Гончие Габриэля " - читать интересную книгу автора

фонтана. Я же уселась на прекрасный синий ковер, откинулась на подушки и
стала наблюдать за кузеном.
Нет, он совсем не изменился. Детьми мы были с ним очень похожи друг на
друга, окружающие даже принимали нас за близнецов. Это его очень
беспокоило, поскольку в те времена он чувствовал в себе прилив мужской
агрессивности. Что же до меня, слепо, как только может маленькая девочка,
боготворившей своего умненького кузена, то я относилась к данному факту с
нескрываемым восторгом. С возрастом сходство между нами, естественно,
постепенно ослабевало, хотя в основных чертах все же оставалось заметным:
темные волосы, высокие славянские скулы, слегка орлиный изгиб носа, серые
глаза и сухощавое телосложение.
Сейчас он был на несколько дюймов выше меня, раздался в плечах, и во
внешности его чувствовался некоторый сдвиг от агрессивной напористости к
тщательно выверенной элегантности, которая в общем-то шла ему и, как ни
странно, отнюдь не принижала его мужского естества. В ходе своего
североафриканского турне он прекрасно загорел, отчего глаза его казались
теперь светлее моих, хотя, возможно, здесь сказывался контраст с черными
ресницами, которые у него (по жестокой несправедливости природы) были и
длиннее и гуще моих. Что и говорить, глаза у Чарльза были восхитительные -
темно-серые, прекрасно очерченные.
Временами сходство между нами казалось мне просто поразительным:
поворот головы, голос, интонация, то или иное движение. Но что
действительно было общим для нас обоих, так это наша "испорченность",
которую мы с такой легкостью обнаруживали друг в друге, и легкомысленная
живость речи, переходящая время от времени в язвительность и надменность. И
проистекало все это отнюдь не из гордости за некие достигнутые успехи, а,
боюсь, из того, что в нас обоих осталось слишком уж много от юности или
даже детства; лютое и какое-то застенчивое неприятие любых Личных
привязанностей, включая семейные, что мы называли независимостью, но на
самом деле было скорее отражением болезненного страха перед
собственническим инстинктом, да еще, плюс ко всему, то, что мы называли
чувствительностью и что, в сущности, означало лишь слишком тонкую кожу,
мешавшую в должной мере ощущать внутренний комфорт.
Пожалуй, здесь я должна пояснить, что между Чарльзом и мной
установились, с одной стороны, несколько прохладные, а с другой - более
тесные отношения, нежели между обычными кузенами. И объяснялось это очень
просто. С одной стороны, мы были не двоюродными, а троюродными братом и
сестрой, и связывало нас родство лишь по линии прадеда. С другой стороны,
мы почти с самого рождения воспитывались вместе, по крайней мере с тех
самых пор, о которых мы сами могли что-то помнить. Я лично вообще не
припоминаю, когда бы не делила все и вся со своим кузеном Чарльзом.
Его отец, Генри Мэнсел, был старшим членом нашей - английской -
семейной ветви, а другими ее представителями по мужской линии являлись его
кузены-близнецы Чарльз и Кристофер. Так вот последний и младший из братьев
был моим отцом. У Чарльза же детей не было, поэтому когда Генри Мэнсел и
его жена через несколько месяцев после рождения их сына Чарльза погибли в
результате несчастного случая на яхте, мой дядя взял мальчика к себе и стал
воспитывать его как своего собственного сына.
Не помня никого другого, юный Чарльз и я, естественно, всегда
относились к его приемным родителям как к родным и, насколько я полагаю,