"Мэри Стюарт. Девять карет ожидают тебя" - читать интересную книгу автора

офис Леона де Валми, и я не могла или не должна была просить разрешения ей
пользоваться. Но я привезла столько собственных книг, сколько смогла, а в
классе полки до потолка заполняла замечательная литературная смесь -
детские книжки бок о бок с английской и французской классикой и масса
легкого чтения. Я удивлялась странному подбору изданий, пока не увидела на
некоторых из них имя Deborah Bohun или дарственную надпись "Дебби". А
однажды на старом "Острове сокровищ" я обнаружила накарябанное нетвердой
детской рукой Raoul Philippe St. Aubin de Valmi... Конечно, сын Леона - на
половину англичанин и жил в этих самых комнатах. Там имелись Конан Дойль и
полчища забытых и неизвестных мне книг, которые я с благодарностью
поглощала. Труднее всего было заставить себя игнорировать иррациональное
убеждение, вмуштрованное в меня за семь лет в приюте, что чтение - это
Потеря Времени.
Однажды мое чувство вины было оправдано. На французском я читала по
секрету, а меня чуть не поймали с Tristan et Iseut. Я наслаждалась чтением
в собственной спальне в полубессознательном от восторга состоянии, когда
постучала Берта и, не услышав ответа, вошла вытирать пыль. Она ничего не
заметила, но я себя проклинала, поклялась быть осторожной и в сотый раз
пожалела, что пустилась на этот глупый обман. Когда-то он казался очень
важным, а признаться становилось с каждым днем все труднее.
Я больше не думала, что это для кого-то имеет значение. Мы с Филиппом
ладили, мадам в своей отчужденной манере тоже, вроде, выражала симпатию.
Мне явно полностью доверяли. Но все же не хотелось, чтобы она узнала о моей
неискренности, причем систематической и планомерной. И, как это всегда
происходит, ложь делалась все изощреннее с каждым днем. С Бертой я
объяснялась на элементарном школьном французском, который веселил ее и даже
заставлял Филиппа улыбаться. К счастью, не приходилось так себя вести с
нанимателями, в моем присутствии они без видимых усилий говорили только на
безупречном английском. Дни шли, я не признавалась. Не хотела рисковать,
полюбила это место, легко справлялась с работой и мне понравился ребенок.
Очень тихий мальчик держал себя в руках и никогда не болтал без толку.
Каждый день, если не шел слишком сильный дождь, мы отправлялись гулять.
Наши "английские беседы" состояли в основном из моих комментариев по поводу
местности и садов. Колючая проволока не исчезла, этот барьер он не
сознательно ставил, подаренные игрушки сразу завоевали его доброе
отношение, если не сердце. Но стена между нами существовала постоянно,
основанная на глубокой природной сдержанности. Врожденные особенности
характера, очевидно, усилила неожиданная потеря родителей, о которых он
никогда не говорил. Этого ребенка невозможно было быстро "узнать". Я
перестала и пытаться, концентрировала внимание на внешних предметах.
Завоевать его доверие можно только постепенно и естественно, когда он
привыкнет. И не было причины пропихиваться в его охраняемый личный мир. Я
так страдала от недостатка личной жизни в приюте, что глубоко уважаю право
на нее каждого. Любая попытка интимности с Филиппом была бы своего рода
душевным насилием.
Он был сдержан не только по отношению ко мне. Каждый вечер в пять
тридцать мы спускались на полчаса в маленький салон, где сидела его тетя.
Она вежливо откладывала книгу и поддерживала разговор с Филиппом. Он
оставался таким же тихим, как обычно, безупречно вежливо и с готовностью
отвечал на вопросы, но ни о чем не спрашивал и ничего не желал. Мадам де