"Мэри Стюарт. День гнева (Мерлин #4)" - читать интересную книгу автора

Той ночью королева Моргауза не стала давать пир.
Когда ей принесли весть о смерти ненавистного чародея, она долгое
время сидела без движенья, потом, взяв со стола лампу, оставила ярко
освещенный зал, где все еще велись шумные разговоры, и тайком прошла в
запечатанное подземелье, где обычно творила свое темное колдовство и ждала
проблесков виденья, что нисходили на нее.
В переднем подземном покое на столе стояла наполовину пустая фляга. А
в ней плескались остатки яда, что смешала она для Мерлина. Улыбнувшись,
королева прошла в другую дверь и опустилась на колени у провидческого
озера-омута.
Ясно ничего не разобрать. Спальный покой с изогнутой стеной. Выходит,
это комната в башне? На постели лежит человек, недвижимый как сама смерть.
И сам на смерть похожий: древний старик, худой как скелет, с
разметавшимися по подушке седыми волосами, со спутанной седой бородой. Она
его не узнала.
Старик открыл глаза, и это был... Мерлин. Темные ужасающие глаза,
глубоко сидевшие в сером черепе, глядели через многие мили. Через моря
смотрели ей прямо в глаза, в глаза королевы-ведьмы, склонившейся над своим
тайным омутом.
Моргауза, прижимая к животу руки, словно для того, чтобы оберечь
последнее, нерожденное еще дитя Лота, поняла, что вновь лгут басни о
смерти королевского чародея. Мерлин жив и, пусть он и состарился до срока,
пусть здоровье его подорвано ядом, у него достанет сил обратить в ничто ее
саму и все ее планы.
Не поднимаясь с колен, она принялась с лихорадочной поспешностью
творить заклятье, которое, учитывая слабость старика, могло бы послужить
защитой от мести Артура ей и всему ее выводку.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


1

Мальчику казалось, что он один во всем летнем мире, пронизанном
жужжанием пчел.
Раскинув руки, он лежал навзничь на вершине утеса и вокруг него
колыхался на ветру вереск. Неподалеку чернела прямая полоса срезанного
дерна. Квадраты темно-бурого торфа, сложенные один на другой словно куски
черного хлеба вдоль рва-шрама, сохли на солнце. Он работал с рассвета, и
ров вышел уже длинный. Теперь же мотыга праздно покоилась, прислоненная к
горке торфа, а мальчик дремал после полуденной трапезы. В одной руке,
лежавшей среди стеблей вереска, был еще зажат кусок ячменной лепешки. Два
улья его матери - грубые корзины из ячменной соломы - стояли ярдах в
пятидесяти от обрыва. Вереск пах сладостью, пьянил, точно медовуха,
которую со временем сварят из меда. В пальце от его лица время от времени
носились пчелы, словно крохотные камешки, пущенные из пращи. Ничего больше
не нарушало тишину этого дремотного полдня, только снизу издалека
накатывали крики морских птиц, что гнездились на уступах утеса.
Что-то переменилось в тоне этих криков.