"Братья Стругацкие. Отель У погибшего альпиниста" - читать интересную книгу автора

как он поминутно зеленеет и покрывается потом... А тут еще все над ним
шутки шутят...
Она вдруг засмеялась своим чудесным хрустальным смехом.
- Граф Грэйсток тоже, бывало, поминутно зеленел. До того забавный!
Я не нашелся, что на это ответить, и, с облегчением сняв наконец руку
с ее талии, предложил ей сигарету. Она отказалась и принялась рассказывать
что-то о графах, баронах, виконтах и князьях, а я смотрел на нее и все
пытался вспомнить, каким это ветром занесло меня с нею за эту портьеру.
Потом портьера с треском раздвинулась, и перед нами возникло чадо. Не
глядя на меня, оно неуклюже шаркнуло ногой и сипло произнесло:
- Пермете ву...
- Битте, мой мальчик, - очаровательно улыбаясь, отозвалась госпожа
Мозес, подарила мне очередную ослепительную улыбку и, обхваченная чадом,
заскользила по паркету.
Я отдулся и вытер лоб платком. Стол был уже убран. Тройка картежников
в углу продолжала резаться. Симонэ лупил шарами в бильярдной. Олаф и Кайса
испарились. Музыка гремела вполсилы, госпожа Мозес и Брюн демонстрировали
незаурядное мастерство. Я осторожно обошел их стороной и направился в
бильярдную.
Симонэ приветствовал меня взмахом кия и, не теряя ни секунды
драгоценного времени, предложил мне пять шаров форы. Я снял пиджак,
засучил рукава, и игра началась. Я проиграл огромное количество партий и
был за это наказан огромным количеством анекдотов. На душе у меня стало
совсем легко. Я хохотал над анекдотами, которых почти не понимал, ибо речь
в них шла о каких-то кварках, левожующих коровах и профессорах с
экзотическими именами, я пил содовую, не поддаваясь на уговоры и насмешки
партнера, я преувеличенно стонал и хватался за сердце, промахиваясь, я
исполнялся неумеренного торжества, попадая, я придумывал новые правила
игры и с жаром их отстаивал, я распоясался до того, что снял галстук и
расстегнул воротник сорочки. По-моему, я был в ударе. Симонэ тоже был в
ударе. Он клал невообразимые и теоретически невозможные шары, он бегал по
стенам и даже, кажется, по потолку, в промежутках между анекдотами он во
все горло распевал песни математического содержания, он постоянно сбивался
на "ты" и говорил при этом: "Пардон, старина! Проклятое демократическое
воспитание!.."
Через раскрытую дверь бильярдной я мельком видел то Олафа, танцующего
с чадом, то хозяина, несущего к карточному столику поднос с напитками, то
раскрасневшуюся Кайсу. Музыка все гремела, игроки азартно вскрикивали, то
объявляя пики, то убивая черви, то козыряя бубнами. Время от времени
слышалось хриплое: "Послушайте, Драбл... Бандрл... дю!..", и негодующий
стук кружки по столу, и голос хозяина: "Господа, господа! Деньги - это
прах...", и раздавался хрустальный смех госпожи Мозес и ее голосок:
"Мозес, что вы делаете, ведь пики уже прошли..." Потом часы пробили
половину чего-то, в столовой задвигали стульями, и я увидел, как Мозес
хлопает дю Барнстокра по плечу рукой, свободной от кружки, и услышал, как
он гудит: "Как вам угодно, господа, но Мозесам пора спать. Игра была
хороша, Барн... дю... Вы - опасный противник. Спокойной ночи, господа!
Пойдемте, дорогая..." Потом, помнится, у Симонэ вышел, как он выразился,
запас горючего, и я сходил в столовую за новой бутылкой бренди, решивши,
что и мне пора пополнить кладовые веселья и беззаботности.