"Август Юхан Стриндберг. Одинокий " - читать интересную книгу автора

пальто, прямодушный, мужественный человек. У него темные волосы, черные усы
и упругая походка, настолько упругая, что я весь будто подтягиваюсь при
встрече с ним, да и вообще, вспоминая, что ему уже пятьдесят пять, я словно
бы молодею. Мне даже кажется, по тому, как он глядит на меня, что я ему не
противен, что, может, он даже расположен ко мне. А спустя какой-то срок он и
вовсе стал казаться мне старым знакомцем, которому мне всякий раз хотелось
кивнуть. Но есть между нами одно различие: он уже отслужил свой срок, я же
по-прежнему в самом горниле борьбы и всем своим существом, да и каждодневной
работой, устремлен в будущее. Так что тщетно стал бы он искать сочувствия у
меня, как у товарища по несчастью. Чего-чего, а уж этого я никак не намерен
допускать. Правда, у меня на висках седина, но стоит мне лишь захотеть - и
завтра же волосы у меня будут такие же черные, как у него, да только я не
помышляю об этом, - ведь у меня нет женщины, перед которой я должен был бы
рисоваться. К тому же, сдается мне, волосы его лежат слишком ровно, что
способно возбудить подозрение, зато мои волосы неподдельны бесспорно.
Есть у меня на примете еще и другой человек, приятный мне уже тем, что
я понятия не имею, кто он. Ему наверняка уже перевалило за шестьдесят, и
волосы и борода у него совершенно седые. Поначалу, в дни наших первых
встреч, казалось, что чем-то знакомы мне эти черты, это лицо человека с
больной печенью, вся фигура его, - и всякий раз я спешил ему навстречу с
чувством симпатии и сострадания. Должно быть, думал я, он сполна изведал
горечь жизни, пытаясь плыть против течения, боролся и был побежден, а нынче
ему выпало жить в новое время, исподволь, неприметно утвердившееся в
жизни, - время, от которого он отстал. Должно быть, он не может отринуть
идеалы юности, ведь они ему дороги, да и к тому же это верные идеалы...
бедняга! Он убежден, он знает, что шел верным путем, - это современники его
заблудились, зашли в тупик... Трагедия!
Но как-то раз, взглянув ему в глаза, я понял, что он меня ненавидит,
может, потому, что уловил сострадание в моем взгляде, и это-то больше всего
оскорбило его. Он даже презрительно хмыкнул, поравнявшись со мной. Что ж,
может, сам того не подозревая, я когда-то обидел его самого, а не то его
близких, каким-то образом бездумно вмешался в его судьбу, но может ведь быть
и другое: может, попросту мы были с ним когда-то знакомы? Он ненавидит меня,
и странным образом мне кажется, будто ненависть его мной заслужена, но я
больше никогда не взгляну ему в глаза - слишком уж они колючие и к тому же
будят во мне чувство вины. Но, может, мы с ним просто родились врагами,
может, классовые и расовые различия, разница в происхождении и взглядах
воздвигли между нами стену, присутствие которой мы ощущаем оба. Опыт научил
меня в гуще уличной толпы сразу отличать врага от друга, ведь иные прохожие,
сплошь и рядом вовсе незнакомые люди, излучают такую враждебность, что я
всякий раз перехожу на другую сторону улицы, чтобы только не столкнуться с
ними лицом к лицу. У одиноких чувствительность обострена необычайно: стоит
лишь донестись с улицы голосу человека - и я сразу же отзываюсь на него
радостным или неприязненным чувством, но иной раз не чувствую ничего.
И еще третий знакомец есть у меня. Он обычно ездит верхом, и я киваю
ему, ведь он знаком мне еще с университетской поры, я, кажется, знаю его
фамилию, вот только имя его плохо помню. Я не разговаривал с ним верных лет
тридцать, мы только раскланиваемся на улице, иногда улыбаемся в знак того,
что узнали друг друга, а уж у него под большими усами добрая такая улыбка.
Он носит мундир, и с годами все больше прибавляется ободков яркой тесьмы на