"Август Юхан Стриндберг. Одинокий " - читать интересную книгу автора

его знать, и, испуганный этим, скрылся, где-то теперь скитается он в этом
страшном городе, в этой чужой стране; что, если он угодит в дурное общество
и его захлестнуло отчаяние?... Где же теперь мне искать его? В полиции!
Так мучился я, сам не ведая отчего - ведь мне не дано было влиять на
его судьбу. Будто какая-то злая сила поставила меня в ложное положение,
чтобы взвалить на мою душу грех.
Спустился наконец вечер. И тут вошла горничная с визитной карточкой в
руках, на которой было написано... имя моего племянника!
Так я вновь обрел свое одиночество и, конечно, почувствовал известное
облегчение оттого, что опасность оказалась мнимой, хоть она и потрясла меня
не меньше любой истинной беды. Тревожные видения, однако, захватили меня
столь властно, что должны были проистекать от какой-нибудь скрытой и
глубокой причины. Как знать, говорил я себе, может, сын бродит где-то в
чужом далеком краю и тоже мучается сходными ощущениями; может, он в беде и
тоскует по мне, то и дело "видит" меня на улице среди прохожих, как и я
"увидел" его, терзается, может быть, тем же неведением...
На этом я оборвал все гадания и присовокупил это происшествие к другим,
но я не вычеркнул его из своей жизни за то, что судьбе вздумалось надо мной
подшутить, а сберег его в своей памяти как некий бесценный подарок.
Грустно, но покойно тянулся вечер. Я не работал, а то и дело поглядывал
на стрелки часов. Пробило наконец девять, но я с ужасом думал, что впереди
еще один - последний, долгий час. Он представлялся мне долгим, как
бесконечность, и я не знал средства его сократить. Не я выбрал для себя
одиночество, его навязали мне, и теперь я ненавидел его, как некий
насильственный гнет; мне хотелось вырваться из-под этого гнета, хотелось
музыки... что-либо из творений великих музыкантов, особенно самого великого
из всех, того, чья жизнь была сплошным страданием... да, больше всего
стосковался я по Бетховену и тщился теперь вызвать в памяти последний аккорд
Лунной сонаты, ставшей для меня наивысшим выражением человеческой жажды
свободы, не чета лучшему из стихотворений или поэме!
Пали сумерки, окно было раскрыто, и лишь цветы, одиноко стоявшие на
столе, напоминали, что на дворе лето, цветы, озаренные сиянием лампы -
бессловесные, недвижные, благоухающие.
И тут я услыхал - резко, отчетливо, будто из соседней комнаты - мощное
аллегро Лунной сонаты, разворачивавшейся передо мной словно гигантская
фреска; я слышал и одновременно видел ее, боясь, не мерещится ли мне все
это, и трепет охватил меня, какой всегда охватывает нас перед лицом
неизъяснимой тайны. Музыка неслась ко мне из квартиры неизвестных моих
благодетельниц в соседнем доме, а ведь обе дамы были в деревне! Конечно, они
могли вернуться домой за каким-нибудь делом. А впрочем, не все ли равно -
играли ведь для меня, - и я был благодарен неведомому пианисту, подарившему
мне, в моем одиночестве, эту музыку, это общение, эту живую связь с людьми
того же настроя чувств.
И если признаюсь, что те же мощные звуки трижды врывались ко мне в этот
долгий час, - тайна покажется еще менее постижимой, хоть в ту пору от этого
радость моя лишь стала еще острей, и ничего другого не играли в тот вечер, в
чем увидел я особую милость, явленную мне.
Наконец часы пробили десять, и благостный милосердный сон положил конец
дню, который запомнился мне надолго.