"Андрей Столяров. Все в красном" - читать интересную книгу автора

булыжный откос круглый темный предмет. Скатившись с откоса, он запрыгал по
булыжникам Бронной.
Это была отрезанная голова Берлиоза"...

А ещё я видел юнца с мелкой крысиной мордочкой, подергивающегося на
грязноватом полу парадной. Сухие лапки, выгнутые над грудью, сотрясались,
точно его били в спину. Двое других лежали с неестественно вывернутыми
головами, и один из них, тот, что ближе, уставился на меня слизистым пустым
рыбьим глазом.
Тусклый багровый свет исходил от лампочки, свисающей на перекрученном
проводе. Меня точно погрузили в вишневый сироп. И я знал, что небо над
городом такого же багрово-тусклого цвета, и багрова, как короста, луна,
вспухшая над горбатыми крышами, и багровы от загустелой крови кривые стены
домов. Все было в красном - пульсируя и расплываясь оттенками смерти.
Сладковатая сукровица вылизывала облицовку канала, и нарывные,
гнилушечно-зеленые фонари проваливались в бездну проспекта. Там был мрак,
откуда доносилось смрадное дыхание зверя. Сонмы обезумевших тварей сновали
во дворах и в тесноте переулков. Кровяное затмение было для них привычной
средой обитания. Слышался прерывистый хрип, почмокивание, царапанье быстрых
коготков по асфальту. Хотелось тоже - разинуть пасть и испустить низкий
рев, который бы обозначил здесь мое присутствие. Чтобы волна ужаса
перевернула копошащуюся по закуткам мелюзгу, чтобы прыснула она во все
стороны, как тараканы при свете, и чтобы, забившись в щели, притихла,
чувствуя голод и нетерпение подлинного хозяина ночи. Я едва сдерживался,
чтобы не зарычать, меня снова крепко подташнивало, и желудок, взбесившись,
выталкивал к горлу желчную пену.
Вот почему, как отвратительную касторку, почти десять лет запихивают в
нас скучноватую школьную классику. Лопай Толстого, принимай столовыми
ложками Лермонтова и Пушкина, жри Тургенева, глотай Гоголя,
Салтыкова-Щедрина, Достоевского. Это, может быть, и невкусное, но
единственное лекарство от бестии, которая живет в каждом. Человек состоит
из света и тьмы, добра и зла, бога и дьявола; в любом из нас непременно
существует "оно", и его привлекает лишь красная сладость, струящаяся в
артериях. Будить это "оно" опасно. Раз проснувшись, бестия уже не выпускает
добычу из цепких когтей. Возвращение к человеческому существованию
невозможно. Память - это расплата. Предупреждал же Валерик, чтобы я ни в
коем случае не включал "зеленую лампу".
И вместе с тем я опять чувствовал удивительное освобождение. Точно
распахнулась дверь тесной камеры и засинел вокруг невообразимый прежде
простор. Тошнота прошла, желчная пена осела, как будто её и не было;
испарения крови рождали теперь не муторность, а наоборот - прилив свежих
сил. Хотелось двигаться, принюхиваться, идти по кисловатому следу. Хотелось
снова слышать визг жертвы и рвать когтями живое теплое мясо. Доктор Джекил
сейчас уже не казался мне таким отвратительным. Подумаешь, - слабый
маленький человечек, удовлетворяющий свои нехитрые страсти. Запуганный
обществом, вынужденный все время скрываться от суровой длани закона. Как он
прятался и юлил, как он старался, чтобы никто не проник в его позорную
тайну. Сколько мучений он принял, и как он в конце концов был все же
настигнут неумолимой судьбой. Я даже испытывал к нему жалостливую симпатию.
У меня самого ситуация была совершенно иная. Доктор Джекил, преображаясь в