"Р.Л.Стивенсон. Уир Гермистон" - читать интересную книгу автора

неизменно вспоминаешь с раскаянием. Это всего лишь книжная эффектная
фраза, она отнюдь не точно выражает ваши мысли, да и самые ваши
мысли не продуманы вами до конца, и ваш отец, окажись он сейчас
здесь, без сомнения, сказал бы по этому поводу: "Синьор Тру-ля-ля!"
С того дня Арчи, по-юношески болезненно чувствительный, избегал
разговоров на эту тему. И, быть может, напрасно. Дай он себе волю
выговориться, выразить в словах все, что было у него на сердце, как
это свойственно и необходимо юности, и об Уирах из Гермистона,
пожалуй, нечего было бы писать. Но даже слабого намека на опасность
попасть в смешное положение оказалось вполне достаточно; в мягкой
укоризне, какой прозвучали слова его друга, он прочел запрет, и не
исключено, что прочел правильно.
Помимо старого судьи, у мальчика не было ни друзей, ни просто
приятелей. Серьезный и пылкий, он прошел школу и колледж,
огражденный от толпы равнодушных стеной своей застенчивости. Он
вырос красивым юношей с открытым, выразительным лицом, с изящными,
живыми манерами; был умен, получал награды, блистал в студенческом
Дискуссионном клубе. Казалось бы, вокруг такого юноши должны были
толпиться многочисленные друзья; но что-то в нем - отчасти
материнская чувствительность, отчасти отцовская суровость -
удерживало его в стороне от товарищей. Знаменательно, хотя и
странно, что в глазах сверстников Арчи был сын своего отца-судьи
Гермистона. "Вы ведь приятель Арчи Уира?" - спросили как-то у Фрэнка
Инниса; и Иннис ответил со свойственным ему остроумием и
несвойственной ему глубиной проникновения: "Я знаком с Уиром, но не
знаю никакого Арчи". Арчи не знал никто - симптом болезни, нередко
поражающей единственных сыновей. Он плавал под собственным, никому
не ведомым флагом. Из мира, в котором он жил, была изгнана всякая
надежда на душевное человеческое участие, и он взирал вокруг на
своих товарищей-студентов, равно как и в будущее, на череду
однообразных дней и неинтересных знакомств, без надежды и
любопытства.
Но с течением времени бесчувственный и закоснелый старый
грешник стал испытывать к сыну чресл своих и единственному
продолжателю рода душевное тяготение и нежность, в которые сам с
трудом мог поверить и уж, разумеется, никак не в состоянии был
выразить. Радамант, за сорок лет привыкнувший лицом, голосом, жестом
внушать ужас и отвращение, возможно, и велик, но едва ли способен
вызвать к себе любовь. Он, правда, делал попытки расположить к себе
Арчи, но к ним не следует относиться насмешливо - они были
неназойливы, а неудачи, которыми они кончались, переносились
поистине стоически. Таким железным, несгибаемым натурам не
приходится рассчитывать на сочувствие. И судья, так и не добившись
дружбы сына, ни даже простого его доброжелательства, продолжал
торжественное восхождение по голым широким ступеням своего долга, не
находя привета, но не ведая колебаний. Что ж, его отношения с Арчи
могли бы приносить ему больше радости, в этом он, вероятно, иногда
отдавал себе отчет; но радость - всего лишь побочный продукт сложной
химии жизни, на нее рассчитывают только дураки.
Что думал по этому поводу Арчи, нам, кто давно уже стал