"Дмитрий Стешин. Контрибуция " - читать интересную книгу автора

лет от роду. Бог послал, решил дед. Послал, подарил, просто как в "Житиях".
Ранним утром, на гноище, среди мерзости запустения, сидела в мертвой и
разоренной деревне на колодезной скамейке светловолосая девочка... Рисовала,
улыбаясь, солнце прутиком по земле и дед даже вздрогнул от этой безмятежной
картины, когда приволокся за водой. С дедой Саней она и ушла от колодца,
уцепившись за дужку ведра детской ручонкой - помогала. И деду это очень
пришлось по-душе. Калеными овечьими ножницами подобранными на пепелище, он
остриг девчонке вшивый колтун из волос, а когда попытался вымыть Елочку в
тазу, изумился ее ангельскому терпению и каменной молчаливости . Потому что
не было на ней живого места. Все детское тельце представляло из себя один
синяк, и через тонкую кожицу были видны ломаные ребрышки. Марфа, сестра
покойницы-жены, иногда навещала и подкармливала деда-погорельца, и
происхождение новой внучки объяснила даже не задумываясь:
- С поезда ее мать кинула, не захотела дитенка к немцам везти. Найдет
потом, если конечно захочет. Саня, куда тебе еще один рот?
Дед пожевал бороду и буркнул,глядя в угол:
- Прокормимся, не маленькие.
На следующее утро, дед туго запеленал Елочкины ребрышки рваными
полотенцами вымочеными в отваре зверобоя, уложил ее на лавку и ушел в лес.
Метрах в десяти от опушки он наткнулся на вздутого красноармейца с
развороченным затылком. Выкрутил из цепких мертвых рук родную, еще "царскую"
трехлинейку с граненым казенником, а в палой листве собрал четыре десятка
патронов. В тот же вечер дед убил двух матерых кабанов-сегодков, из которых
одного сала натопилось ведро с четвертью, а мяса вышло столько, что остатки
безнадежно прокисшей солонины дед выкинул только следующей весной.
А еще через весну гнилой лес у подножия деревенского холма вдруг
зашевелился. Дед изумленно глядел как ночами на болотных островах полыхали
неземные, ацетиленовые огни, слушал визг пил и рев какой-то техники.
Мартовский ветер далеко носил над полями гортанные крики чужеземцев. Немцы
спешно ладили оборону по всему лесу, а останками Залучья не интересовались
вообще, только заминировали по всей длине опушку, натыкав в мерзлую землю
противопехоток.
Через день загрохотало так, что и не слыхал дед такого сроду, ни в
Карпатах, ни под Ковно. Неделю лес бурлил, кипел, полыхал и постепенно
редел. Бригада советских самоходок продавила насквозь этот лесной массив
тупым, но упорным шилом. Исклеванные снарядами танки выбрались на бугор, где
когда-то стояло Залучье. Расползлись по заснеженным огородам, встали на
пожарищах за печами, сараями и открыли бешеный огонь по своему еще не
простывшему следу. Выбравшаяся из леса толпа немцев наткнулась свое же
минное поле и чужую шрапнель, попятилась, распадаясь на отдельные
неподвижные холмики и бросилась назад, в иссеченную осколками чащу. А
самоходки вдруг перестали стрелять, сползлись в колонну и рванули по пологим
холмам на запад, прямо по снежной целине. Еще ночь в лесу стрелялись, летали
невиданные снаряды с огненными хвостами от которых к небу поднимались
черно-багровые столбы пламени. Потом стреляли все реже и реже, замолчали
последние забытые раненые и осталась только кромешная тишь.
На опушке сухо треснула ветка, дед вздрогнул, и, задрав полу черного
френча, ухватился за кобуру, сразу же почувствовав пальцами сталь. Кожаную
крышку с кобуры и верх от одной боковины дед срезал сапожным ножом еще в
конце марта, после дикой и страшной встречи у этой танковой колеи. Времени