"Ф.Степун "Бесы" и большевистская революция " - читать интересную книгу автора

веков живет этот народ, на правду православия. В этом внезапном прозрении:
"oui, cette Russie, que j'aimais toujours... сядет у ног Иисусовых", Степан
Трофимович, сам того не замечая, обретает единственно возможную основу и
подлинного либерализма, и подлинного народничества, ибо свобода непостижима
и незащитима вне связи с освобождающей истиной ("Познайте истину, и истина
сделает вас свободными"), народничество же бессмысленно и беспочвенно вне
убеждения, что русский народ воистину является верующим носителем этой
истины: корни народничества целиком уходят в славянофильство. Народничество
и западнический либерализм, отрицающий связь между свободой и абсолютной
истиной, в сущности несовместимы. Таковы выводы, к которым нас приводит
перерождение Степана Трофимовича. Этим запоздалым осознанием живых корней
своего либерально-народнического миросозерцания в конце концов и объясняется
подчеркнутый сюжетным развитием романа факт, что все питомцы профессора
отошли от него: когда место свято превращается в место пусто оно неизбежно
заполняется темными, супостатскими силами.

* * *

Темные силы "Бесов" располагаются Достоевским как бы по двум палатам. В
верхней палате царствуют Кириллов и Ставрогин. В нижней верховодят
Верховенский и Шигалев с их многочисленным охвостьем. Для бесов верхней
палаты характерно, что они бытийствуют, но, в сущности, не действуют, в то
время как бесы нижней палаты неустанно крутятся в суете небытия,
провозвестником которого является инженер Нил Федорович Кириллов, быть
может, самый сложный и глубокий образ Достоевского.
Внешность Кириллова нарисована Достоевским с исключительной силой
символического ознаменования его внутренней сущности. Он живет только по
ночам, когда все и вся спит, живет в отрешенности от мира, в глубоком
одиночестве. Он почти ничего не ест, как монах-аскет, но неустанно пьет
крепчайший чай. На всем его образе лежит печать безблагодатно-наркотического
мистицизма. Цвет лица у него грязновато-бледный, землистый ("прах ты и в
землю отыдеши"). У него черные глаза без блеска: они поглощают, но не
излучают света. Его речь порывиста и невнятна ("мысль изреченная есть
ложь").
Как ни мрачен мир Кириллова, в нем все же светятся несколько светлых
пятен: лампада перед иконою, которую он, "атеист", зажигает как будто бы
ради своей хозяйки (верно ли это?), дети, с которыми он играет в мяч, и
зеленые, яркие с жилками листья, о которых он ребенком любил вспоминать
зимой. Иногда его мрачное лицо освещается, принимает детское выражение, что
очень идет ему.
За этой раздвоенностью внешнего облика скрывается глубочайшая трагедия.
Кириллов чувствует, что "Бог необходим, а потому и должен быть", но признать
разумом существование Бога он не в силах; разумом он утверждает, что "Бога
нет и быть не может". Трагическую глубину религиозной раздвоенности
Кириллова отчетливее всего вскрывает его отношения ко Христу. Эта тема, если
не ошибаюсь, была впервые затронута Сергеем Булгаковым еще в 1914 году в его
статье "Русская трагедия". В ней Булгаков отмечает, что Кириллов горячо
любит Христа, но не может поверить в него как в Сына Божия. Верность этой
мысли доказывается разговором Кириллова с Петром Степановичем. На
проницательные слова Верховенского: "Знаете что, а по-моему, Вы веруете,