"Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский. Подпольная Россия " - читать интересную книгу автора

Очевидно, однако, что они и не могли сделать особенно много, ввиду
необъятности России и необходимости умышленно ограничивать круг своей
работы даже в пределах избранных местностей.


IV

Процессы пропагандистов, имевшие место в 1877 и 1878 годах, знаменуют
конец этого первого периода революционного движения в России, являясь в то
же время его апофеозом.
Русское правительство, желая идти по стопам французской Второй
империи, умевшей так хорошо играть красным призраком, решило, чтобы разбор
первого большого дела - так называемого "процесса 50-ти" - происходил
публично; оно надеялось, что устрашенные привилегированные классы теснее
сомкнутся вокруг трона и оставят всякие завиральные идеи. Но расчет
оказался ошибочным. Даже те, которые враждебно относились к революционерам,
были поражены их изумительной готовностью к самопожертвованию.
"Да это святые!" - восклицали все, кому удалось присутствовать на этом
памятном суде.
В следующем году громадный "процесс 193-х" только усилил это
впечатление.
И действительно, все, что есть благородного и высокого в природе
человека, казалось, было сосредоточено в этой горсти героической молодежи.
Восторженно преданные своей великой идее, они хотели принести в жертву не
только свою жизнь, будущность, положение, но и самую душу свою. Они хотели
освободиться от всяких других помышлений, от всяких личных привязанностей,
чтобы отдаться своему делу всецело, беззаветно. Ригоризм был возведен в
догмат, и был даже период, когда молодые люди обоего пола придерживались в
своих отношениях самого строгого аскетизма.
Пропагандисты ничего не хотели для себя. Они были чистейшим
олицетворением самоотверженности. Но это были люди слишком неподходящие для
предстоявшей страшной борьбы. Тип пропагандиста семидесятых годов
принадлежал к тем, которые выдвигаются скорей религиозными, чем
революционными движениями. Социализм был его верой, народ - его божеством.
Невзирая на всю очевидность противного, он твердо верил, что не сегодня
завтра произойдет революция, подобно тому как в средние века люди иногда
верили в приближение Страшного суда. Неумолимая действительность нанесла
жестокий удар этой восторженной вере, показавши ему его бога, каков он
есть, а не каким он рисовался его воображению. По-прежнему он готов был на
жертвы; но ему недоставало уже ни прежнего неудержимого пыла, ни прежней
жажды борьбы. После первого разочарования он потерял всякую надежду на
победу и если еще желал венца, то это был венец из терниев, а не из лавров.
Подобно христианину первых веков, он шел на муки с ясностью во взоре и
выносил их с полным спокойствием духа - даже с наслаждением, так как знал,
что страдает за свою веру. Он был полон любви и ни к кому не питал
ненависти, не исключая даже своих палачей.
Таков пропагандист 1872-1875 годов. В нем было слишком много
идеализма, чтобы он мог устоять в предстоявшей трудной и жестокой борьбе.
Он должен был измениться или исчезнуть.
И уже начал вырабатываться иной тип революционера, готовый занять его