"Ежи Ставинский. Пингвин " - читать интересную книгу автора

помешает, разрушит наши отношения, я предчувствую это и боюсь, дрожу за
нас... Достаточно тебе не прийти на наше место, как это было сегодня... Я
ждала почти два часа, милый... Я знаю, у тебя много дел, и ты не обещал
ничего наверняка..."
Вдруг Баська шевельнулась, словно что-то ослабело у нее в позвоночнике,
но она все еще и бровью не вела, другая давно бы уже сбежала. Те глупо
прыскали со смеху, скоты. Адась торжествующе поглядывал на Баську. Это и
была его мерзость - наверное, обдумал заранее эту месть Баське за ее
презрение. А Лукаш, подлец, продолжал шелестеть бумагой.
- Или вот еще: "Ты снова не пришел сегодня, хотя я весь вечер
вслушивалась в шаги на лестнице. Зачем ты так мучаешь меня, милый? Почему не
говоришь ни слова? Ты и представить себе не можешь, как ужасно такое
ожидание, какая мука сидеть и ждать тебя вот так..."
Я увидел в глазах у Васьки слезы, не помогла ей ни каменная маска, ни
стиснутые кулаки, она не смогла удержать слезу, покатившуюся по щеке. Я не
мог больше выдержать этого, не мог взглянуть Баське в лицо, меня больно бил
каждый звук. Я вскочил, подбежал к приемнику и вырвал из него кабель.
- Хватит! - крикнул я и потянул Баську за руку. Она сразу встала.
Послушно поднялась и пошла за мной! Этот Адась, наверное, забыл обо мне, я
тихо сидел в углу, я вообще не шел в счет, скорее уж он мог ожидать, что
появится шериф с револьверами из ковбойских фильмов, чем произойдет то, что
я сделал. Он схватил меня за плечо.
- Ты... глупый Пингвин?! Ты что, спятил? Ну,
погоди же...
Я оттолкнул его, и притом довольно сильно, как это случается с
человеком в состоянии аффекта - тогда для него нет сильных, он бросился бы и
на чемпиона мира в тяжелом весе. Мы с Баськой были уже возле дверей, а Адась
еще только поднимался с пола, там, где стоял стереофонический проигрыватель;
слышно было, как Лукаш тихо хрипит в трубке, он, наверное, не понимал, в чем
дело, и прервал чтение.
Мы выбежали на улицу. Баська нуждалась в темноте, темнота была для нее,
как повязка на рану. Она часто и глубоко дышала, глаза ее были полны слез. Я
ничего не говорил - о чем было говорить, нужно было дать ей пережить свой
стыд в одиночестве. Ох, и выкинула же она номер, вечный ты неудачник, глупый
Пингвин, собрался ей в любви объясняться, нечего сказать, подходящее выбрал
время для объяснений; вот что было у нее внутри, этот Адась просветил ее
насквозь, вывернул наизнанку, расковырял ей все нутро - влюблена, как
девчонка! Как этому Лукашу удалось из нее столько выжать, из всякой ли
девушки можно столько выжать, подумать только, что ему это не нужно, плевал
он на это, видно, матерый сукин сын; как она, должно быть, смотрела на
него - подумать только, черт! - как она, должно быть, смотрела на него,
сколько бы я дал, чтобы она так взглянула на меня, чтобы так написала мне,
да я бы стоял у ее дома день и ночь, но теперь все кончено, теперь у нее
надолго пропадет вкус к нежным словечкам, может, навсегда, теперь она
избавится от этого, больше не будет писать таких писем, это ее отучит.
Растратила понапрасну свои взгляды и слова, выложилась перед стенным шкафом,
для него все это, как розы для шимпанзе, как духи для коровы, а ведь многие
отдали бы за это не знаю что, сколько их мечется по городу, без отдыха, с
утра до ночи, - тех, которые не могут допроситься и дождаться, бьются
головой о стену и воют, как собака на луну.