"Константин Михайлович Станюкович. В тропиках" - читать интересную книгу автора

Глядя на этот таинственно дремлющий океан, на это, сверкающее
брильянтами, небо, прислушиваясь к тихому рокоту волн, точно освобождаешься
от обыденной пошлости. Думы становятся возвышенней и смелей, и грезы,
неопределенные и беспредельные, как океанская даль, уносят куда-то
далеко-далеко...
До полуночи оставалась склянка (полчаса).
В этот час почти все спят на нашем плавучем островке, оторванном от
родины, далеком от близких, от милых, и спят наверху, на палубе, так как
внизу душно и жарко.
Не спит только вахтенный офицер, молодой мичман Лучицкий, шагающий,
весь в белом, взад и вперед по мостику и отрывающийся от мечтательных дум и
воспоминаний, чтоб зорко оглядеть горизонт и время от времени крикнуть
вполголоса часовым на баке: "Вперед смотреть!"
Не спит, конечно, и вахтенное отделение матросов.
Примостившись поудобнее небольшими кучками у мачт или у пушек, они
тихо, словно бы боясь нарушить тишину волшебной ночи, "лясничают" между
собой про "свои места", которые так далеко отсюда, про Кронштадт, про
прежние плавания, про добрых и злых командиров и про корветского боцмана,
которого надо бы проучить на берегу, так как он "дерется без всякого
рассудка". Некоторые, охваченные теплым дыханием ночи, полудремлют
сторожкой, матросской дремой, готовые очнуться при звуке командного
голоса... А то кто-нибудь из мастеров-сказочников сказывает тихим и певучим
ритмом сказочной речи сказку про Ивана-царевича или Бову-королевича, и
несколько человек внимательно слушают.
Так коротается ночная вахта.
В тропиках не грех и "полясничать" и вздремнуть матросу. Ни боцман, ни
вахтенный унтер-офицер за это не разразятся потоком той артистической
ругани, к которой моряки вообще чувствуют слабость и без которой не могут
обойтись. Вахты, слава богу, спокойные, и следовательно можно и вздохнуть
после трудного плавания в Немецком море и штормовых дней в Атлантическом
океане, на параллели Бискайского залива, где бедный "Сокол" выдержал-таки
изрядную трепку под штормовыми парусами и должен был после нее зайти в
Лиссабон, чтоб исправить кое-какие повреждения.
Здесь, в тропиках, матросам легко и привольно. Им не приходится, стоя
на вахте, кутаться в свои просмоленные, парусинные дождевые пальтишки,
стараясь закрыться от брызг рассвирепевших седых волн, с бешенством
нападающих через палубу у бака, - не приходится быть постоянно "начеку" у
своих снастей, в напряженном ожидании то поворота, то брасопки рей,
вследствие зашедшего или отошедшего ветра, то отдачи марса-фалов.
Их, этих тружеников моря, часто попавших прямо от сохи на океан, не
посылают здесь крепить брамсели или брать рифы у марселей, работая на
стремительно качающихся реях над океанской бездной, под рев засвежевшего
ветра и при громадном волнении, бросающем корвет, словно щепку, с бока на
бок и вверх и вниз. Не приходится, купаясь ногами в воде, крепить кливера на
бугшприте, зарывающемся в воду.
Подвахтенные, спящие рядами на палубе, могут здесь спать спокойно, под
открытым небом. Их не разбудит грозный окрик боцмана: "Пошел все наверх!"
Нет. Все это осталось позади, и всего этого еще будет довольно впереди, а
пока этот легкий и нежный, вечно дующий в одном и том же направлении,
пассат, этот ласковый океан, голубое небо с постоянным солнцем и чудные