"Константин Михайлович Станюкович. Тоска" - читать интересную книгу автора

- Сволочь! - кинул вслед ему боцман.


III

В эту самую минуту мелкими шажками приблизился среднего роста довольно
видный, полноватый человек, свежий, румяный, гладко выбритый, с пушистыми,
приподнятыми кверху усами. На толстом мизинце сверкал маленький брильянт.
Это был Петр Иванович Приселков, старший судовой врач на "Нырке".
- А ты что же, Антонов, не явился ко мне показаться?
- Запамятовал, вашескобродие.
- Скажите, пожалуйста, отчего же это ты мог запамятовать, а сам же
жаловался. Ступай сейчас в лазарет, осмотрю.
И они спустились вниз на кубрик, в маленькую каютку, где был лазарет.
- На что же именно ты, братец, жалуешься? - мягко и искусственно
ласково спросил Петр Иванович, слегка вытягивая грудь и принимая серьезный
вид авгура.
- Внутре ничего не оказывает, вашескобродие.
- Да где же "оказывает"?
- Нигде, вашескобродие. Тоской болен.
- Тоской? - удивленно спросил доктор, - отчего же ты тоскуешь?
- Смею доложить, вашескобродие, ото всего.
- Как от всего? Например? Рассказывай.
- Самые, можно сказать, нудные мысли лезут в голову, так ее и сверлят.
- Гм... - глубокомысленно протянул Петр Иванович. - Так сверлят?
- Точно так, вашескобродие. Ровно бурав в башке.
- Ты говоришь - бурав? И часто?
- Чаще по ночам, вашескобродие.
- Д-а-а. Ложись, я тебя осмотрю.
Но, прежде чем лечь, боцман возбужденно и быстро стал говорить какую-то
чепуху, среди которой вырывались и самые здравые речи. Подавленный боцман
быстро лег на койку и несколько испуганно взглянул на доктора возбужденными
глазами. Казалось, больной испугался доктора главным образом оттого, что
Приселков заговорит боцмана.
Недаром же Петра Ивановича матросы называли "стрекозиным старостой" и
не без основания считали, что он "очень о себе полагает", так как был
уверен, что он самый башковатый человек на свете.
- Ну, рассказывай, Антонов.
- Насчет чего, вашескобродие?
- И глупый же ты, Антонов; по порядку рассказывай, где и как у тебя
болит.
- Я уже обсказывал вашему скобродию, что форменно ничего не болит,
только в башке сверлит.
- Когда же это началась?
- Еще в Кронштадте; все беспокойная дума донимает.
- Насчет чего?
- А насчет всего; одна тоска, и никуда от нее не уйдешь. Даже перестал
настояще заниматься службой. И прежнего форца нет, и форменно матрозню не
привожу в чувство, даже ругаюсь без всякого старания. А, кажется, знают
боцмана: в струнке держал, а теперь - одна скука.