"Константин Михайлович Станюкович. На другой галс" - читать интересную книгу автора

А только с ими жить лестнее... И - вот поди ж! - встрел ежели такого
человека, еще не обознал его, а уж тебе стало веселей, и самый такой человек
приворожил. Значит, сразу обозначил открытую свою душу... Вот, мол, она,
братцы, глядите, какая приветливая, безобманная... И я так полагаю, что из
этого самого и выходит приверженность к человеку.
- А разве твой Зяблик был такой?
- Такой и был, вашескородие. И с первого же разу Зяблик полюбился
команде... вот этим самым, что какой-то особенный был... Главная причина,
что глаз у его... и веселый и ласковый. И был он невысокенький, щупленький,
чернявый матросик и такой обходительный, и простой, и ласково так улыбается,
быдто радуется жизни и нет у его никакого зла на людей... И как мы увидели
Зяблика, словно, мол, его-то самого, веселого матросика, не хватало на
"Вихре"... В тот же вечер уж он на баке развеселил команду - услыхали, как
Зяблик рассказывал... И так это ловко и затейно, так все одно к одному, что
на баке заслушались... Откуда только берется?.. И как представил опосля, как
старший офицер на "Голубчике" зудит, а боцман ругается, ребята покатились со
смеху... Быдто живые перед нами... и смешные... Но только Зяблик пересмеивал
без всякой злобы, вашескородие... Простодушный сам. Да и на "Голубчике"
хорошо было служить... Добрые попались начальники... И боцман на "Голубчике"
больше пугал словами, а дрался не очень, да и с большим рассудком... Видно,
Зяблику от бога было дадено, чтобы умел матросскую тоску разгонять смехом и
обнадежить обескураженного флотского человека... А сам вовсе не был
обескуражен, хотя у нас на "Вихре" и тиранствовал боцман, и от хорошего
житья на "Голубчике" пришлось матросику попробовать наших вроде арестантских
рот на конверте...
- А Зяблику попадало? - спросил я.
- То-то попадало, вашескородие.
- За язык?
- Никак нет, вашескородие. Боцман придирки не оказывал за то, что
Зяблик мастер был на смешливые слова... Даже сам, случалось, тихо подойдет и
прислушивает, когда на ночных вахтах Зяблик сказки сказывал или от себя
что-нибудь выдумывал, вроде быдто смешную сказку... Ребята всегда просили
Зяблика... И уж так рассказывал, что, бывало, заслушаешься... До самого
сердца захватывала какая-нибудь чувствительная сказка, вашескородие... А
Зяблик всякие знал... И опять же: голос его был такой, что просился в
душу... Попадало Зяблику за службу. Он хоть и старался, а по флотской части
не входил в понятие... Форменным матросом не вышел... Ну, Шитиков и
взыскивал... Боем донимал за всякую неисправку... И безо всякой поблажки...
И Зяблик часто таки то с расшибленным носом, то зубы в крови... И даже
боцмана удивлял, вашескородие, Зяблик и даже пронял...
- Чем?
- А тем, что сносил бой покорно, но только безо всякой серьезности...
Получит да еще улыбается; зубы в крови, а скалит их. Быдто ему в шутку... и
быдто за зверство над боцманом же смеется... Вот это самое и озадачивало
Шитикова, - много в ем было амбиции. Бой Зяблик терпит: принял, отошел и
улыбается. Ребята, бывало, жалели его, а он... смеется... "Не убьет,
говорит, боцман... Злость его, братцы, поддерживает, а то бы вроде шкелета
стал..." И раз после отчистки боцмана пришел наш Зяблик на бак. Губы
подобрал, щеки втянул и стал цедить как Шитиков: "Я, мол, все могу, я, мол,
хочу, чтобы меня пужались... И тем живу... А как ежели вы, такие-сякие, не