"Константин Михайлович Станюкович. Пассажирка" - читать интересную книгу автора

III

В этот теплый и яркий сентябрьский день офицеры клипера, в ожидании
пассажирки, особенно внимательно занялись туалетом и мылись, брились и
чесались в своих каютах дольше, чем обыкновенно. К завтраку почти все
явились в кают-компанию прифранченными, в новых сюртуках с блестящими
погонами и белых жилетах. Туго накрахмаленные воротники и рукава рубашек,
мастерски вымытых в Сан-Франциско китайцами-прачками, сияли ослепительной
белизной и блестели словно полированные. Бакенбарды различных форм были
бесподобно расчесаны и подбородки гладко выбриты. Усы, начиная с
великолепных усов фатоватого лейтенанта Бакланова, длинных, шелковистых,
составлявших предмет его гордости и особенных забот, и кончая едва заметными
усиками самого юного гардемарина Васеньки, были тщательно закручены и
нафиксатуарены. Сильный душистый аромат щекотал обоняние, свидетельствуя,
что господа моряки не пожалели ни духов, ни помады. Особенно благоухал
старший офицер, Степан Дмитриевич. Щеголевато одетый, напомаженный,
прикрывший часть лысины умелой прической, он словно чувствовал себя во
всеоружии неотразимости соблазнительного мужчины и то и дело покручивал свои
темно-рыжие усы и ощупывал свой длинный красный нос, испробовав накануне
новое верное средство против угрей.
Кают-компания, вымытая и убранная вестовыми, блестела той
умопомрачающей чистотой, какая только известна на военных судах. Нигде ни
пылинки. Клеенка сверкала, и щиты из карельской березы просто горели. На
средине стола красовался в японской вазе, данной кем-то из офицеров,
огромный роскошный букет, заказанный, по настоянию Цветкова, для украшения
кают-компании. Вестовые были в чистых белых рубахах и штанах и обуты в
парусинные башмаки. Старший офицер еще вчера приказал им: на время
присутствия пассажирки босыми не ходить и одеваться чисто, а не то...
Только дедушка Иван Иванович да старший судовой механик Игнатий
Афанасьевич Гнененко нарушали общую картину парадного великолепия.
Иван Иванович сохранял обычный будничный вид в своем стареньком, хотя и
опрятном, люстриновом сюртучке, серебряные погоны которого давно потеряли
свой блеск и съежились, и с высокими "лиселями" (воротничками), упиравшимися
в его чисто выбритые, старчески румяные щеки; а Игнатий Афанасьевич, человек
лет за тридцать, с добрыми светлыми глазами, отличавшийся крайним
добродушием, невозмутимой хохлацкой флегмой и неряшливостью, явился в
кают-компанию, по обыкновению, в засаленном кителе, с вечной дырой на локте.
Воротник его рубашки, повязанный каким-то обрывком, был сомнительной
свежести, всклокоченные волосы, видимо, требовали гребня и щетки.
Увидав Игнатия Афанасьевича в таком костюме, Цветков, сияющий словно
именинник, в ослепительно белом костюме, просто-таки пришел в ужас.
- Игнатий Афанасьевич... Голубчик... Помилосердствуйте! - возбужденно
воскликнул он, озирая неуклюжую фигуру механика.
- А что? - невозмутимо осведомился Игнатий Афанасьевич.
- Нельзя же... На клипере будет дама, а вы... Посмотрите!
И Цветков показал дыру на локте.
Игнатий Афанасьевич тоже взглянул на дыру, почему-то потрогал ее
пальцем и, улыбаясь глазами, проговорил с сильным малороссийским акцентом: