"Константин Михайлович Станюкович. "Бесшабашный"" - читать интересную книгу автора

нем дельного и способного работника и умного человека, понимающего его идеи
с намека. Щетинников, напротив, готов был предать своего патрона во всякую
минуту, если б того потребовали его интересы. Недаром же он говорил, что его
принципы - беспринципность, а совесть - жалкое слово, пугающее только глупых
людей...
Впереди ему открывались широкие горизонты. После беседы с Проходимцевым
он твердо верил в свою звезду, и нервы его успокоились.
- Ну, теперь можно и послание окончить! - проговорил он, присаживаясь к
столу.
Через четверть часа письмо было окончено, и он стал прочитывать его
вслух:
- "Уверять, что я влюблен в вас, подобно гимназистам и юнкерам, было бы
и глупо и неверно; сказать, что жизнь моя будет разбита или что-нибудь в
подобном роде, что говорят обыкновенно, если встречают отказ, было бы еще
глупей и маловероятней, и вы, конечно, посмеялись бы от души, Зоя Сергеевна,
получив от меня подобные строки. Так позвольте же мне вместо всего этого
правдиво и откровенно сказать, что вы мне больше чем нравитесь, что я
искренно привязан к вам и считал бы большим счастием разделить жизнь с такой
милой, изящной и умной девушкой, как вы. Пишу это вам после долгих и зрелых
размышлений, уверившись в своей привязанности. Надеюсь, что, при всем вашем
скептицизме, вы, Зоя Сергеевна, догадывались, что меня тянуло в ваш дом не
одно только сродство наших натур и сходство взглядов, не одно только
удовольствие живых бесед, а нечто большее..."
"Твои триста тысяч!" - мысленно проговорил, улыбаясь, Щетинников и
промолвил вслух:
- Кажется, начало ничего себе. Не очень банально, не особенно
чувствительно и в ее вкусе. Эта старая дева любит оригинальность!
И, покуривая сигару, Щетинников молча продолжал пробегать продолжение
своего любовного произведения, не очень длинного, но и не короткого, ловко
написанного, с рассчитанной сдержанностью в выражении чувств, придававшей
письму тон правдивости, - не без шутливого остроумия насчет того, что Зоя
Сергеевна и он слишком большие скептики и слишком хорошо воспитаны, чтобы
сделать из семейной жизни подобие каторги, и не без блестящих метафор на
хорошем французском языке, столь любимых Зоей Сергеевной.
- Написано недурно! - произнес молодой человек и затем снова прочел
вслух следующие заключительные строки письма:
- "Мы хорошо понимаем с вами жизнь с ее требованиями, чтобы я умолчал о
прозаической стороне дела, то есть о средствах. Не имея их, я, разумеется,
не подумал бы о женитьбе, не веря в счастье "шалаша". У меня пока десять
тысяч содержания и дохода и, вероятно, на днях будет двенадцать, что дает
возможность жить до известной степени прилично. Положение мое для моих лет
хорошее, но, разумеется, оно не удовлетворяет меня, и я рассчитываю - а я
редко ошибаюсь в расчетах - на блестящее положение в близком будущем и на
более значительные средства, при которых мы могли бы жить вполне хорошо.
Говорю обо всем этом, чтобы вы имели в виду, что я не рассчитываю на ваше
состояние. Я сумею составить свое, и следовательно, вы будете пользоваться
вашим, как вам будет угодно. Мне до него нет дела. Я сказал все. От вас, Зоя
Сергеевна, будет зависеть решение задачи. Подумайте хорошенько и, если вы не
прочь быть моей женой, любимым другом и помощником, - ответьте:
"Приезжайте", и я приеду к вам немедленно, радостный и счастливый".