"Константин Михайлович Станюкович. Кириллыч ("Морские рассказы")" - читать интересную книгу автора

Но наполнять мешки чужим добром не позволял и таких воров преследовал
немилосердно.
Обыкновенно лохматая Цыганка выбегала ко мне навстречу, заливаясь
неистовым лаем, но, распознав знакомого человека, смолкала и, весело виляя
хвостом, возвращалась к караулке и свертывалась у входа калачиком. По утрам
я почти всегда заставал Кириллыча или за бритьем, или только что окончившим
эту операцию. Брился он тем самым ножом, которым резал и хлеб, смотрясь в
маленький осколок зеркальца, и хотя бритье таким способом едва ли было
особенно приятно, тем не менее Кириллыч стоически переносил пытку и
тщательно выскабливал свои щеки по привычке хорошо вымуштрованного матроса
николаевского времени.
В караулке Кириллыча было чисто и опрятно и все прибрано к месту,
словно бы в корабельной каюте. Земля была устлана рогожками. Широкий
деревянный обрубок служил столом, а другой - поменьше - стулом. На полке,
укрепленной бечевками, в порядке расставлена была посуда: котелок, медный
чайник, деревянная чашка, ведерко и две кружки. Коврига черного хлеба,
обернутая чистой тряпицей, и помадная банка с солью стояли тут же. В
переднем углу висел крошечный образок, а у изголовья постели Кириллыча
стояло одноствольное ружье, и кое-какие принадлежности костюма висели на
гвоздиках. Постель Кириллыча состояла из бараньего тулупа шерстью вверх, на
котором была подушка в ситцевой наволоке. Спал Кириллыч всегда на меху,
чтобы не ужалила проклятая "таранта", как называл старик тарантулов, которые
боятся бараньего запаха. Однако, на всякий случай, он держал скляночку с
настоем спирта на этом самом насекомом. Татары научили его этому средству
против укуса тарантула.
Днем, во время жары, Кириллыч ходил в одной рубахе и исподних, в
татарских башмаках на босу ногу и в матросской старой шапке на голове, а
когда наступала ночная свежесть, надевал куцее затасканное пальтишко и в
таком виде сиживал перед караулкой, наслаждаясь вечерней прохладой и
поглядывая на высокое бархатное небо, усеянное звездами. Рядом с ним дремала
чуткая Цыганка, пробуждавшаяся при малейшем подозрительном шорохе.
Нередко в такие чудные вечера сиживали мы вместе с Кириллычем.
Обыкновенно, как только я заходил к нему, он предлагал мне кавуна или
дыньки, и я, по его примеру, ел чудный арбуз, закусывая его черным хлебом,
круто посыпанным крупной солью.
Среди торжественной тишины вечера Кириллыч, бывало, рассказывал,
понижая голос, о прежней службе с ее строгостями и муштрой, о начальниках, о
черкесе, о турке, о французе и особенно любил вспоминать о том, как сам
Павел Степаныч Нахимов (царство ему небесное!) повесил ему на бастионе
"егория".
В рассказах Кириллыча покойный адмирал являлся легендарным героем,
чуждым каких бы то ни было недостатков, и был единственным начальником, о
котором старый матрос не обмолвился каким-нибудь критическим замечанием. И
когда я спросил, порол ли Нахимов так же жестоко, как и другие черноморцы
того времени, то Кириллыч даже с сердцем воскликнул:
- Ну так что же! И порол ежели, то правильно, за дело, вашескобродие!..
А другие так вовсе без рассудка, по бешености... Одно слово... никому не
сравняться с покойным Нахимовым. Во всех статьях, можно сказать, начальник
был!..
О себе и о своих подвигах - а о них я слышал от одного старого