"Константин Михайлович Станюкович. Добрый ("Морские рассказы")" - читать интересную книгу автора

офицер. И с той поры, как вашескородие обещали разобрать мою жалобу, старший
офицер несколько ден притих и после стал еще более теснить людей... Вы, мол,
обещали, что нам ничего не будет за претензию, а старший офицер и меня, и
прежнего боцмана нещадно наказал и сказал, что за то, что дошли до
командира. И с тех пор зря меня наказывал". - "Молчать! Как ты смеешь так
говорить с капитаном!" - вдруг крикнул Кобчик. Ну, тут капитан осердился.
"Молчите вы!" - велел он. И сказал Кошкину "Говори!" Кобчик тую ж минуту
вниз... Не пожелал слушать. "Больше нечего говорить, вашескородие. Только
освобоните людей от старшего офицера. Не доведите команду до отчаянности...
А меня извольте наказать, вашескородие, за то, что осмелился самовольно
объяснить насчет старшего офицера!" Капитан только махнул головой и побежал
в лазарет. И фершал сказывал, что капитан очень огорчился, когда увидал
больного. И спросил фершала: попадали в лазарет такие больные? Фершал
доложил, что бывали. И тогда капитан обнадежил больного и сам закрыл руками
глаза. Верно, слезы хотел скрыть... Сердце-то доброе и жалостливое... И
увидал наконец, как окрутили его старший офицер и другие. Простоял он так с
минуту и сказал доктору с тоской и укором: "И вы, доктор, вместе с другими
меня обманывали?" И ушел в каюту. Так и не уехал на берег в тот день и все
ходил в задумчивости по каюте. И не допускал к себе старшего офицера. А к
вечеру уже послал за первым лейтенантом Алексеем Николаичем и велел быть ему
старшим офицером, а Перкушину на его рапорте о болезни надписал: "По болезни
можете вернуться в Россию и сегодня же уехать на берег". А мы прослышали и
все еще не верим. Думаем: допустит к себе старшего офицера, и опять он
останется. Однако, видно, сам этого боялся. Так и не допустил Перкушина. И
Кобчик стал собираться и громко в кают-компании ругал капитана. И, как
вечер, со всеми вещами уехал с клипера. Матросы крестились. И с той же
минуты мы вздохнули с Алексей Николаичем. И, должно быть, Алексей Николаич
посоветовал - вскорости сменили левизора. Не осмелься Кошкин пойти скрозь
строй за команду, не избавились бы мы от Кобчика. До чего бы он нас довел,
господь знает... Матросик нас вызволил из-за щекотливого к правде сердца.
Вот оно что делает, смелое сердце, ваше благородие! - заключил Шняков.
- А Кошкину ничего не было?
- Ничего, ваше благородие.
- И больше никогда не доходили на "Бойце" до командира?
- После Батавы оборот пошел. За что же доходить? За хорошее?
Оба мы молча глядели на чудное звездное небо.
И вдруг раздался окрик часового:
- Кто гребет?
- Офицер!
Я скомандовал фалгребных и пошел к трапу встречать возвращавшихся с
берега капитана и офицеров.

1901