"Октавиан Стампас. Древо Жизора ("Тамплиеры" #4) " - читать интересную книгу автора

прошла как раз через жизорские владения, причем, замок Жизор оказался на
английской стороне, а замок Шомон - на французской вместе с землями семьи
де Пейнов. Вот тут-то, наперекор обстоятельствам, семьи решили пуще
прежнего укреплять родство, перекрестно женить своих взрослых или уже
взрослеющих отпрысков, а тех, которых женить еще очень рано, по крайней
мере опутывать помолвками. В один и тот же день у Тибо Язычника и Матильды
де Монморанси родилась дочь Анна, а у Осмона де Шомона и Беатрисы де Пейн -
дочь Тереза. Сразу же после того, как девочек крестили, была совершена и
помолвка. Терезу помолвили с Гуго де Жизором, которому тогда было двадцать
пять лет, а Анну - с Гийомом де Шомоном, коему исполнилось двадцать четыре.
Немудрено, что и тот, и другой юноша очень быстро нарушили обеты верности
своим невестам и напропалую изменяли им, покуда Тереза и Анна учились
говорить, ходить на ногах, писать, самостоятельно одеваться, и все такое
прочее. Тереза де Шомон еще только меняла молочные зубы на коренные, а ее
неугомонный женишок Гуго уже успел обрюхатить едва ли не треть жизорских
крестьянок, передавая им драгоценную частицу крови мифического Ормуса. В
тот день, когда Анна де Жизор вся зареванная доложила мамочке о каком-то
непонятном и постыдном кровотечении, ее жених Гийом думал о самоубийстве,
страдая совершенно по другой причине - его возлюбленную, Магдалену де
Мелян, с которой он тайно встречался целых пять лет, выдавали замуж за
герцога Бурбонского и увозили навсегда в далекий-предалекий Бурбон.
Наконец, когда девочкам исполнилось по четырнадцать лет, их
сорокалетние женихи дождались обряда венчанья. Хорошо еще, что и Анна, и
Тереза, вступив пору созревания, стали очень хорошенькими, так что их
заветные мужья на время позабыли о побочных любовных похождениях и занялись
устройством своих гнезд. По истечении двух или трех лет счастливой семейной
жизни Гуго и Гийом, удостоверившись, что их жены беременны, с чистой
совестью возвратились к утехам своей молодости.
Жан де Жизор, названный своим отцом на пирушке, в Ле-Мане в честь
какой-то пренебрегающей правилами приличия девы, которую, вполне возможно,
вовсе и не звали Жанной, в первые годы своей жизни был на редкость угрюмым
младенцем. Нельзя сказать, чтобы Жан не улыбался, такого не может быть,
чтобы ребенок совсем не знал улыбки, но радовался крошка Жан каким-то
убийственно особенным вещам. Он, к примеру, оставался совершенно равнодушен
к каким бы то ни было игрушкам, свистелкам, колокольчикам и дудочкам, не
сиял от восторга при виде блестящих золотых вещей и украшений, не тянул
ручонки к великолепным жизорским розам и лилиям, но зато возбуждался и от
души ликовал, когда в поле его зрения попадали мечи и кинжалы. Поначалу это
вызывало у родителей недоумение. Особенно у матери, отец-то, как раз,
только радовался - сын будет воином. Но затем нашлось другое объяснение -
оказалось, что Жан благоговеет пред всем, имеющим крестовидную форму, и
часами может играть нательным крестиком или разглядывать висящее в комнате
Терезы распятие. Тут уж стала радоваться мать - наконец-то в Жизоре
появился будущий истый христианин! После смерти Жизорского язычника,
Христос потихонечку стал возвращаться в эти края, и лишь восьмидесятилетняя
ополоумевшая Матильда де Монморанси, изредка выползая из своего угла
напоминала о недавних языческих временах, когда совершались радения у вяза.
Злой и обиженный взгляд, с которым Жан появился на свет и который так
удручал его мать и нянек, с возрастом все реже и реже стал появляться в его
детских глазках. В два года он был уже довольно миловидным и приятным