"Октавиан Стампас. Рыцарь Христа (Тамплиеры - 1) " - читать интересную книгу автора

еле-еле заканчивает четвертую строку, и его отпустили вместо этого работать
в саду до того дня, покуда я не перепишу все четыре текста. Мне вспомнилась
фраза Аттилы: "Беда с теми, кто умеет читать и писать", я бы и сам охотнее
поработал в саду с румяными девушками, на свежем воздухе, среди плодов
нового урожая, щебета птиц и шелеста листвы. Но не мог же я теперь,
переписав половину Матфея, начать изображать из себя человека, плохо
владеющего грамотой и умением писать. Я мысленно пристыдил себя и принялся
за дело с пущей прилежностью, стараясь как можно красивее выписывать буквы
и тем самым выразить свою безграничную любовь к Христу.
Наложенная на меня епитимья давала мне зыбкую надежду хоть как-нибудь
увидеть мою возлюбленную, ведь я занимался переписыванием в монастыре
Михаила Архангела. Мне вскоре удалось выяснить, в какой именно келье ее
содержат, и какое же счастье было снова увидеть ее лицо в крошечном окне,
когда я постучал туда, она подошла и весело улыбнулась. Она улыбалась, и
слезы текли из ее глаз по щекам. Так и виделись мы в течение нескольких
дней потом - в промежутках между моим переписыванием, когда у меня начинали
болеть суставы и я выходил прогуляться.
Увы, на третий день произошло еще одно печальное событие. Погиб
Зигфрид Оверат. Его нашли с перерезанным горлом возле той самой пещеры, где
погиб Гильдерик, и как он ни стремился избавиться от Шварцмоора, его
похоронили на том же кладбище в соседней могиле.
Я ожидал, что на этом закончатся беды, гнев Генриха смягчится, он
проведет тщательное расследование и простит императрицу, признав ее
невиновной. Я еще не знал, какие новые потрясения ждут меня в самом
ближайшем будущем.
Прошла неделя, я уже заканчивал Евангелие от Марка, очень хорошо
помню, что писал стих "Распявшие Его делили одежды Его, бросая жребий, кому
что взять", когда монах Германн вошел в мою келью со словами:
- Прекращайте, сударь, император требует вас к себе.
В замке, в Большой гостиной зале пфальца за длинным столом собралось
все рыцарство. Во главе стола сидели Генрих, по правую руку от него -
епископ Рупрехт, по левую - Конрад. Когда я вошел, меня усадили на другом
конце, подали чашу с вином и блюдо с жареной ягнятиной. Все слушали
императора, он говорил о своем великом предназначении в мире и о
счастливой, но тяжелой судьбе Божьего избранника, о том, сколько злобы,
коварства и предательства подстерегает его на жизненном пути. Я поискал
глазами Гартвига, его не было, и мне сообщили, что сегодня утром он уехал в
Магдебург.
- И вот, когда Божий мир почти полностью воссиял в пределах империи,-
говорил Генрих,- врагам удалось пробраться в святая святых, в мою семью.
Как некогда демоны-инкубы одолели мою несчастную сестру и совратили ее под
видом меня и моих приближенных, так теперь они же осквернили душу и тело
императрицы Адельгейды, еще не успевшей даже родить дитя, зачатое мною на
священном ложе. Ангел во плоти, коим я почитал свою молодую супругу,
поддался дьявольскому искушению и пал столь же низко, как древние
библейские ангелы. Введите сюда Адельгейду, и пусть все увидят, как
исказился ее ангельский облик.
За столом прокатился ропот. В зал в сопровождении рыцарей Лоцвайба и
Левенгрубе покорной походкой вошла императрица. Лицо ее было измучено и
бледно, но вряд ли кто-нибудь из собравшихся посмел бы признать откровенно,