"Иван Фотиевич Стаднюк. Исповедь сталиниста (про войну)" - читать интересную книгу автора

падал ведь с груши потому, что подо мной обломилась ветка. Но голова пухла
от размышлений...
Домой пришел в слезах и накинулся на отца с упреками:
- Шо вы, тату, дурнем выставылы мене перед всиею школою?! В землю нашу
хтось закопав дуже велыкий магнит, и як впаде зи стола ложка, то той
магнит притягае ложку до земли...
Зискин запомнился мне и моим сельским сверстникам еще и тем, что откуда-то
привез мешок еловых шишек и мы, расчистив опушку леса близ села, ровными
рядами посадили шишки в землю, а в последующие весны ухаживали за
проклюнувшимися саженцами, оберегая их от бурьянов... И трудно поверить,
на той опушке шумят сейчас высокие и толстые ели как память о нашем первом
учителе и нашем детстве. Недавно я бродил между этими елями, поднял с
земли несколько шишек, чтоб посадить их на подмосковном дачном участке в
Переделкине.
Детство мое похоже на детство всех кордышивских сверстников: во время
весенней и осенней пахоты ходил за погоныча, получал кнутом по спине от
отца, если плохо держал Карька в борозде, а летом пас Комету - корову
брата Бориса, иногда и коровы соседей, за что к осени вознаграждался
отрезами материи "на штаны" и "на сорочку". Многое из картин детства
широко использовано мной в романе "Люди не ангелы", первая книга которого
вышла в свет еще в 1962 году.
Весна 1932 года яростно окатила Украину беспощадным голодом. А тут еще не
сложились семейные отношения у отца с очередной моей мачехой Ганной. До
нее отец приводил в дом уже не одну вдовицу, но никого из них я не мог
называть мамой, и это решало их судьбу... Женщины возвращались на свои
прежние обиталища. Ганна же проявила упрямство и не стала покидать наш
дом. Да и я привязался к ней. Тогда отец, отвыкший от верховенства женщин,
велел старшей сестре Анастасии переезжать с семьей с хутора Арсеновка в
село, в родительскую хату, принимать на себя хозяйствование, опекать меня,
а сам уехал в Киев на заработки.
Первыми в селе умирали от голода мужчины. Потом дети. Затем женщины...
Начала опухать и наша сборная семья (у Фанаски было четверо детей). На
какое-то время нашлось спасение: Прокоп, муж Фанаски, случайно обнаружил
на чердаке нашей хаты полмешка свекольных семян. Стали их толочь и
смешивать с комками крахмала, который добывали из гнилой картошки,
попадавшейся в земле при перекопке огорода. К тому же Прокоп тайком
приносил с машинного двора колхоза, где ремонтировал комбайн, понемножку
тавота - смазки для металлических частей агрегата. На нем жарили
"бурячаны" - черные, горькие, тошнотворные...
Пастушество мое прекратилось. Коров в селе почти не осталось. А у кого
сохранились, их держали в хатах, чтобы уберечь от бандитских шаек; на
пастбищах уже охотились не только за скотом, но и за пастухами. По селу
поползли слухи о людоедстве. Одна мать съела ребенка и сошла с ума... На
кладбище обнаружена вскрытая свежая могила... Пропал без вести мой
взрослый двоюродный брат Степан Билый... Потом я услышал от людей, что его
убила молодая вдовушка, спекла в печке и кормила своих двоих детей и себя.
Трагическую судьбу Степана я стал было описывать в первой книге романа
"Люди не ангелы", но до погибели его не довел; он, в образе Степана
Григоренко, понадобился мне для дальнейшего развертывания сюжета.
Весна не избавляла крестьян от голода. Я еле волочил опухшие ноги. И,