"Иван Фотиевич Стаднюк. Исповедь сталиниста (про войну)" - читать интересную книгу автора

как указ. Подписанный М, И. Калининым и секретарем Президиума Чадаевым. На
этой фамилии я и споткнулся. Почему, собственно, "Чадаев"? - мелькнуло у
меня сомнение. Ведь есть фамилия Чаадаев, с двумя "а". Ее носил друг
Пушкина - Петр Яковлевич, знаменитый публицист XIX века, участник войны
1812 года, декабрист... И я, довольный своими познаниями, решительно
исправил фамилию на "Ча-адаев", проследив, чтобы метранпаж сделал поправку.
К утру газета была напечатана, отправлена на полевую почту, а потом над
моей головой разразилась гроза: Поповкин то рыдал, то хохотал до слез.
Ждал вызова к начальству и ругал меня последними словами.
К счастью, на ошибку никто не обратил внимания, но я потерял доверие
редактора и длительное время был у него в немилости.
Редакция наша пополнялась новыми работниками. В ней, правда, в разное
время и разную продолжительность времени, работали будущие писатели Сергей
Сергеевич Смирнов, Семен Глуховский, Анвер Бикчентаев, Вениамин Горячих,
Юрий Смирнов, украинский поэт Давид Каневский и белорусский критик Алесь
Кучар. Все они имели высшее литературное образование, опыт журналистской
работы, и я чувствовал себя среди них жалким провинциалом, неумехой. Но
все же старался держаться уверенно, понимая, что есть у меня и некоторые
преимущества - моложе всех и выше в воинском звании, наличие военного
образования и боевого опыта, о чем свидетельствовали три нашивки о
ранениях. И орденоносцем был я пока единственным в редакции, да еще
гвардейцем. Объективности ради скажу, что "боевые" материалы давались мне
легче, нежели профессиональным литераторам. Что же касается их языка,
стиля, формы, эмоциональных нагрузок, то мне надо было многому учиться у
своих коллег, что я и делал неутомимо. Помню, с какой тщательностью
простивший потом меня Евгений Поповкин редактировал мой рассказ "Сын",
печатавшийся с продолжением в нескольких номерах "Мужества". После войны
этот рассказ лег в основу повести "Это не забудется". Давид Каневский учил
соблюдать чувство меры в использовании украинизмов в русской прозе,
объяснял с присущей ему деликатностью элементарные, как мне сейчас ясно,
законы создания художественного образа, характера, учил подбору деталей,
придающих объемность повествованию. У Анвера Бикчентаева, мастера ярких
новеллистических зарисовок, учился сюжетным построениям. А Семен
Глуховский был моим постоянным советчиком по всем проблемам, связанным с
профессией журналиста.
Поскольку я занимал в "Мужестве" должность старшего литсотрудника группы
информации, мне полагалось находиться не в редакции, а в первом эшелоне
штаба армии - поближе к оперативному и разведывательному отделам, которые
ориентировали меня и корреспондентов фронтовой газеты "За Родину" (вначале
Марка Гроссмана, а затем Абрама Розена), в какую дивизию в каждый
конкретный день устремляться нам за материалами для своих газет. Имелась у
меня в первом эшелоне землянка, именовавшаяся корреспондентским пунктом
армии. В нем находили прибежище редкие гости из Москвы - писатели,
художники, кинооператоры, Запомнились там встречи и беседы с "живыми"
именитыми художниками слова Евгением Габриловичем, Кузьмой Горбуновым,
Михаилом Матусовским, кинооператорами Головней и Рубановичем. Не раз
ночевал в этой землянке и Лев Копелев, ведавший в политуправлении фронта
контрпропагандой.
Для меня, молодого журналиста, это была пора неистребимой жажды
печататься. А "площадь" армейской газеты маленькая. Поэтому "самочинно"