"Сати Спивакова. Не все " - читать интересную книгу автора

Первое боевое крещение: папа привел меня к Ростиславу Яновичу Плятту,
знакомому каких-то наших знакомых. Плятт, полулежа на диване, выслушал мои
бесконечные стихи, отрывки и басни, и произнес решающую для меня тогда фразу
неторопливым, глубоким голосом: "Бросать музыку, конечно, подло, но вам
стоит попробовать, у вас может получиться!" Потом он посоветовал
подготовиться получше и познакомил меня с замечательными артистами Театра
имени Моссовета Владимиром Гордеевым и Людмилой Шапошниковой. Плятт считал,
что В. Гордеев обладает талантом снайпера в подготовке молодых актеров, - он
не ошибался. Гордеев и Шапошникова стали чем-то вроде моих московских
родителей на первых порах. Она - потрясающая русская актриса, он - никому не
известный гениальный педагог, и оба - истинные служители театра. Так я
оказалась в ГИТИСе в 1979 году на курсе И. М. Туманова.
Со второго курса меня постоянно приглашали сниматься в кино на
"Арменфильме", и хотя в институте на студентов, снимавшихся в кино, тогда
смотрели косо и в основном это запрещалось, я всякий раз умудрялась
совмещать занятия со съемками. Считалось, что священный процесс обучения
нельзя мешать с вульгарным процессом кинопроизводства. Руководитель нашего
курса Иосиф Михайлович Туманов отпустил меня на съемки первого моего фильма,
где у меня была главная роль - случай совершенно беспрецедентный. Но этому
предшествовала почти драматическая история.
Съемки начались летом, должны были завершиться в сентябре, а потом
растянулись до конца декабря. В Москву приехал помощник режиссера, меня
вызвали в деканат, Туманов грозно посмотрел и сказал:
- Берите академический отпуск. Вы приехали учиться, а не становиться
киноартисткой. Вы пропускаете мастерство, поэтому уходите на следующий курс,
к Ремезу.
Я ответила - чего мне потом не простили:
- Я поступала, Иосиф Михайлович, к вам на курс, чтобы учиться у вас. Я
не хочу уходить из института, но платить неустойку киностудии тоже не могу.
Тогда Туманов взял календарь, обвел кружочками числа, в которые я
должна быть на занятиях в институте (получалось через день, без выходных, но
в советское время можно было спокойно сниматься в субботу-воскресенье), со
словами:
- Если пропустишь хоть одно занятие по мастерству, считай, что ты
отчислена.
В результате я летала только поздними вечерними рейсами в Ереван и
Баку. Если бы получилась картина, подобная феллиниевской "Дороге", об этом
можно было бы говорить с гордостью. Но поскольку картина получилась нулевой,
гордиться особо нечем. Хотя для меня, восемнадцатилетней, это был важный
этап становления.
Для меня не существовало ничего, кроме моей профессии. Никаких других
чувств и интересов в жизни не было. Стиснув зубы, я сама себе доказывала,
что я могу то, чего не могут другие, - и возникал тот кураж, которого мне не
хватает сегодня. И мне везло. Мои самолеты ни разу не опоздали; даже когда
были переполненные рейсы, я умудрялась выскакивать к пилотам на взлетную
полосу, меня знали все экипажи армянских рейсов, брали в кабину, поили чаем.
Я до сих пор храню подаренные карты полетов. Все летчики мечтали увидеть
наконец эту картину. Я налетала тысячи километров, совершенно не уставая, и
ощущала себя очень счастливым человеком. Прилетала в Москву семичасовым
самолетом, добиралась до тети на Юго-Запад, вставала под душ в спящей