"Сати Спивакова. Не все " - читать интересную книгу автора

ящиках в идеальном порядке карандаши, ручки, ластики, записные книжки,
струны, дирижерские палочки, еще небольшая коллекция трубок. Отец много
курил, всю жизнь, в какое-то время, стараясь бросить, перешел на трубку. А
еще на застекленном балконе, переоборудованном им под столярную мастерскую,
стоял огромный старинный шкаф, в котором в маленьких коробочках и деревянных
ящиках хранились шурупы, сверла, гвозди и всякая металлическая мелочь,
способная когда-нибудь сгодиться: в редкое свободное время папа мастерил
мебель. Многие годы, до самого окончания школы, я работала за столом,
сделанным "от" и "до" его руками. Плотничал он так ловко, что практически ни
разу не поранил рук, орудуя электропилой, молотком, дрелью. Но, конечно, его
миром были концерты. С детства папин концерт являлся главным событием моей
жизни. Бабушка учила меня, что надо зажимать кулачки, пока папа на сцене.
(Так я до сих пор и сижу на концертах теперь уже моего мужа - с зажатыми
кулачками.) Стремительной походкой, высокий, стройный, со смоляной бородкой
и длинными волосами, папа выходил на сцену. Он был очень красивым мужчиной.
Бороду отрастил, когда мне было шесть лет, став сразу похожим на героев
картин Эль Греко.
В Ереване в те годы Зарэ Саакянц был очень популярен. Девчонкой я с
гордостью произносила где надо и не надо: "Я - дочь Зарэ Саакянца". (Позже,
когда я уже начала сниматься в кино, папа шутя говорил: "Скоро про меня
станут вспоминать только в связи с тем, что я - отец Сатеник Саакянц".) Папа
был моим самым большим другом, моей точкой отсчета, моей охранной грамотой.
Лежа в больнице в последний месяц перед смертью, он как-то сказал:
- Мои инфаркты - это бомбы замедленного действия, я так и не смог
оправиться от предательства.
Отец учился в Москве у Ю. И. Янкелевича, начинал работать в Камерном
оркестре знаменитого тогда Баршая, но впоследствии вернулся в Ереван.
Созданный им в 1962 году, в год моего рождения, первый в Армении Камерный
оркестр был его главным и любимым детищем. Я, будучи единственной дочерью,
подчас ощущала себя "вторым ребенком". Первым был оркестр. Спустя тринадцать
лет в его оркестре начался раскол, и отец не мог ничего сделать потому, что,
будучи человеком очень мягким, не умел обращаться с людьми, как они порой
того заслуживали. Когда на одном из собраний ему бросили в лицо:
- Мы подняли тебя на небеса, ты сделал себе имя и карьеру благодаря
нам, он положил на пульт дирижерскую палочку:
- Оставайтесь там, где вы есть, я спускаюсь на землю.
Они с мамой ушли из оркестра, которому отдали все свои силы, молодость,
талант. Для меня, четырнадцатилетней, это было равносильно катастрофе. Отец
до последнего дня работал: преподавал в консерватории, создал свой квартет,
даже стал играть на альте. Но я понимала, что внутренне он сломлен. Во время
его последнего концерта за месяц до смерти он неважно себя чувствовал. Зайдя
к нему в антракте, я застала его в одиночестве, с вечной сигаретой.
- Пап, как ты себя чувствуешь?
- Хорошо, правда хорошо - сцена лечит! - сказал он мне.
Когда я решила не поступать в консерваторию в Ереване, а ехать в Москву
и пробоваться в театральный институт, отец меня сразу поддержал:
- Нельзя вариться в собственном соку, пусть попробует свои силы, не
получится - вернется.
Мама тогда подчинилась, хотя я только теперь понимаю, чего ей это
стоило отпустить единственную дочь в Москву.