"Соня Сойер-Джонс. Крыса-любовь " - читать интересную книгу автора

растянутое запястье: грабитель вывернул ей руку, чтобы заставить выпустить
сумку. Большой синяк на плече: ее ударили, когда она попыталась отобрать у
грабителя свою собственность. Разбитый нос: подружка грабителя стукнула
маму, когда та погналась за ними и догнала-таки. И еще ободранное бедро, на
которое она упала. Однако со зрением, по уверению врачей, у мамы не было ни
малейших проблем.
- Открой глаза, мам, посмотри на меня. Я здесь, рядом.
- Мне незачем открывать глаза, - огрызалась она с мрачным упрямством,
какого я не замечала за ней уже много лет.
Марджи и Триш были в палате, и я знала: они думают о том же, о чем и я.
Ворота распахнулись, лошадь вырвалась на волю. Мамино безумие сорвалось с
цепи.
- Если ты откроешь глаза и сядешь, тебя выпишут отсюда уже завтра. Я
заберу тебя домой, - пообещала я ей.
- Меня и так выпишут. Им нужна свободная койка.
- Мама...
- Не дергайся по пустякам.
Но ее правая рука стиснула мою, будто в досрочном окоченении. А пальцы
левой поползли вверх по моей руке, стремясь нащупать лицо. Это было
прикосновение слепой: она на ощупь опознавала мой рот, нос, глаза.
- Да, - шепнула она. - Ты и вправду тут. Совершенно неожиданно, на
ровном, как говорится, месте, она впала в панику и принялась отчаянно
размахивать свободной рукой, пока не прибежала медсестра и не вкатила ей
укол. Через пару минут мама уснула.
- Она пережила такой шок, - всхлипнула Марджи, едва сдерживая слезы.
Именно Марджи встретила маму, когда та добрела назад в контору - вся в
крови, но крепко сжимая отвоеванный пакет молока. - Наверное, это реакция на
шок. Нельзя сказать наверняка.
Марджи посмотрела на Триш, а Триш на меня, и я осознала, что стала
звеном в их цепочке молчаливого понимания. Мама на время выпала из этой
цепочки, и ее место сразу же перешло ко мне. Мы будто вернулись на
восемнадцать лет назад, в день, когда мама растолкала кучку актеров
Любительского театра в Чатсвуде - и не сумела осмыслить то, что увидела.
Шестое апреля 1986 года началось очень даже хорошо. Была суббота, и я
уверена, что ночью папа с мамой занимались любовью (хотя мне ни разу не
хватило смелости спросить об этом). Дверь их спальни была заперта, когда я
проснулась, и, помнится, они много смеялись в ванной, а потом в триумфальном
единении жарили оладьи. Дом бурлил радостью жизни.
В тот день папа должен был провести последнюю репетицию "Доктора и
графини". На кухне мы подпевали Барбре Стрейзанд (песенкам из "Смешной
девчонки"). Папа ловко подбрасывал оладьи, переворачивая их на сковородке, а
мама трудилась над париком графини - расправляла тугие локоны, которые
закрутила накануне, встряхивала их, закалывала и прыскала сладко пахнущим,
стойким лаком.
Это была одна из ее последних работ в качестве художника по костюмам и
декоратора. Поверх гардин в гостиной висели наряды, над которыми мама
корпела неделями: фрак доктора, белый передник и шапочка сиделки, длинное
красное платье графини с кружевным корсажем и атласным шлейфом - для сцены
на балу. Мама во всем стремилась к совершенству. К костюму графини
прилагались атласные перчатки, ридикюль и перья для прически - все в тон.