"Дидо Сотириу. Земли обагренные кровью " - читать интересную книгу автора

землей. Эта крыша опиралась на столбы из стволов серебристого тополя.
В начале апреля дыхание трех тысяч больных настолько нагрело воздух,
что на тополях появились почки, затем вылезли слабые, анемичные побеги!
Деревья хотели жить, как и мы... Во всю длину нашей могилы справа и слева
тянулись полуметровой ширины земляные насыпи, на них были набросаны тюфяки,
набитые соломой, и мешковина. Здесь спали солдаты. Каждого вошедшего в барак
сразу начинало тошнить. Тяжело больные оправлялись тут же, рвало их тут же.
Зловоние это смешивалось с кислым запахом пота и затхлостью, идущей от
гниющих веток крыши. Тысячи и тысячи вшей копошились в одежде, на голове, в
бровях, в ушах, впивались в тело, высасывая кровь. Стоны, бред, хрипение,
раздававшиеся в темноте, могли свести с ума. Тот, кто был еще в сознании,
молил бога избавить его поскорее от этих мучений.
Турки перепугались. Неизвестная болезнь, которая была не чем иным, как
сыпным тифом, дошла и до их деревень. Они бросили нас на произвол судьбы.
Присылали только могильщиков. Те приносили нам еду и оставляли ее метрах в
ста от бараков. Все, кто мог, ползли на животе по зловонной грязи, открывали
локтями дверь и вылезали наружу. От свежего воздуха начинала кружиться
голова. Широко раскрытыми глазами смотрели люди на котлы, из которых шел
пар. Еда была единственным напоминанием о жизни. Те, у кого хватало сил,
ползли по снегу, достигали котла с супом, окунали туда свои миски, подносили
ко рту, но от этой еды их сразу же начинало рвать.
- Сволочи! Убийцы!
Однажды, когда у меня спал жар, я сумел добраться до соседнего барака,
который стоял метрах в ста от нашего, чтобы посмотреть, не лучше ли там.
Того, что увидели там мои глаза, я никогда не забуду. Многие люди были при
смерти, другие уже окостенели. Между двумя трупами лежал мой друг Костас
Панагоглу. Изо рта и носа у него текла кровь, засыхала в глубоких складках,
образуя кровавые усы и бороду. На шее и груди кишели вши. Я принес воды и
умыл его. Потом погладил по голове. Он приоткрыл глаза. Узнал меня. Губы его
задрожали.
- Манолис! Я умираю... - сказал он.
Я не мог больше сдерживаться. Обнял его и заплакал. Не знаю, сколько
времени я провел рядом с ним. Таких минут лучше не вспоминать. У меня начали
дрожать колени. Мне казалось, что я вот-вот упаду. Надо было возвращаться к
себе. Снова поднялся жар, силы оставили меня.
- Держись, Костас, я приду опять, - сказал я, уходя.
Он бросил на меня безнадежный взгляд и не промолвил ни слова. Только с
усилием поднял руку и попрощался со мной. Когда я вернулся в свой барак,
темень в нем показалась мне еще более густой. Стоны и бред еще страшнее. Я
вытянул руки вперед, как слепой, и, чтобы как-то ориентироваться, стал звать
Христоса. Добравшись наконец до своего места, я лег, укрылся мешковиной и
заплакал. Эх, Манолис, и это ты, тот смельчак, который находил в себе силы
бороться в любых условиях и выходить победителем из любого положения! Что-то
ты предпримешь сейчас?
Чья-то рука судорожно вцепилась мне в плечо. Я открыл глаза. Около меня
на корточках сидел Христос и кричал:
- Манолис, Манолис! Ты что же, не видишь этих негодяев, которые воруют
наши орехи и инжир? Прогони их! Беги за ними! Чего ты ждешь?
Он казался вполне здоровым - вот-вот встанет и пойдет. Но вдруг о
"упал. Температура у него была очень высокая. Я намочил тряпку, положил ему