"Орест Михайлович Сомов. Матушка и сынок" - читать интересную книгу автора

вельможи, и немец, отставленный по болезни в ногах и еще другой
непоименованной слабости берейтор и паяццо трупы скакунов на лошадях и
плясунов на канате. Первый выдал себя за воспитанника Парижской академии
наук и предъявил диплом, написанный на большом листе с чудно разрисованными
и раскрашенными каймами и диковинною печатью. Диплом сей, заключавший в себе
самые лестные засвидетельствования ума, учености и редких дарований,
скреплен был весьма многими подписями славнейших академиков; и какой-нибудь
привязчивый хронолог, судя по летам г-на Тирботта (так назывался француз),
нашел бы явные анахронизмы в сих подписях; ибо тут были имена Вольтера,
Дидрота, д'Аламбера, Мопертюи, Шамфора, Лагарпа и пр. и пр. - словом, почти
всех энциклопедистов и других отживших знаменитостей XVIII века. Другой
учитель, т.е. немец, сказал о себе просто, что он доктор всех наук и всех
германских университетов; но что оставил все свои дипломы в Москве, ибо их
столько набралось и они так огромны и тяжеловесны, что для них надобно было
б нанимать особую подводу. Поверив одному, помещики села Закурихина не
видели никакой причины не поверить на слово и другому; особливо Терентий
Иванович скорее всех убедился доказательствами немца и еще благодарил его за
столь благоразумную расчетливость, смекнув, что нагм лишней подводы
поставлен был бы на счет его же, Терентия Ивановича, и, следовательно, ввел
бы его в новый убыток. А что прибыли в этих размалеванных дипломах? Немец
был как немец и, конечно, говорил на своем языке без запинки; иного и не
требовал от него Терентий Иванович. Притом же нахмуренный вид, беззубый рот,
удушливый кашель и брюзгливая, отчасти похожая на кривлянье усмешка Адама
Адамовича Гросшпрингена заявляли глубокий ум его, а огромный, рыжий его
парик ясно показывал, что под ним-то гнездилась вся ученость. Оба сии
профессора (они не величали себя иначе) учили Валерия почти так, как учат
попугаев, и хвалились легкостию своей методы преподавания; за книги они
редко принимались, сберегая их, по выражению Грибоедова, для больших оказий.
Юный их питомец с жадностию пожирал первенцы плодов учения: лепетал
по-французски, сбиваясь отчасти на гасконское произношение, и твердо, резким
голосом выкрикивал слова на так называемом плат-дейч; ездил верхом в прыгал
какие-то затейливые па под руководством Адама Адамовича, кланялся и шаркал
весьма грациозно в подражание мосье Тирботту. Русское ученье не так легко
давалось ему: во-первых, потому, что и науки казались ему несколько
скучными, а во-вторых, что и сам его учитель, семинарист, гораздо охотнее
сиживал за обеденным столом, нежели за учебным.
В осьмнадцать лет Валерий Терентьевич слыл уже самым благовоспитанным,
самым ученым и самым ловким молодым человеком во всем околотке села
Закурихина. Француз, немец и семинарист уже были отпущены из дома г-д
Вышегля-довых с одобрительными свидетельствами и с приличным награждением, к
немалому прискорбию Терентия Ивановича. Матушка начала вывозить Валерия с
собою в гости к ближним и дальним соседям, чтобы, как говорила она, ввести
его в свет. Случались ли у кого-нибудь из достаточных помещиков их округа
именины, храмовой праздник или другое какое собрание,- Маргарита Савишна,
разряженная в пух, являлась там с сынком своим и говорила с ним не иначе как
по-французски, поглядывая вокруг себя с гордым и самодовольным видом. "M.
Valere, dites au cocher qu'il donne la carosse; - M. Valere, demandez a Яшка
mon salope; - M. Valere, ne vous refroidissez pas en dansant" сии и
подобные фразы поминутно спархивали у нее с языка и удивляли сельских дворян
отличною образованностию матушки и сына, которые, по общему сознанию, "за