"Всеволод Сергеевич Соловьев. Жених царевны ("Романовы: Династия в романах") " - читать интересную книгу автора

опочивальню, на постель уложила, за дохтуром послала. Прибежал
дохтур-немец, долго с царем возился, и грудь, и спину ему стучал, и мазями
всякими растирал его, сварил и заставил его выпить травы какие-то
душистые.
Успокоился царь, заснул, да что в том проку? Нынче с утра ему не
лучше, лежит и не встает с постели. Ну, а муж болен - жена добрая больна с
ним вместе, сосет у нее сердце тоска... голова как-то кружится, руки и
ноги дрожат. Пришла вот она к дочке любимой, Иринушка тоже сидит с
рукоделием, бледная, невеселая.
Как ни наказывала царица, чтобы никто ни одним словом не смел
проболтаться перед царевной про басурманского королевича, да, видно, все ж
таки дошли до нее слухи, видно, многое она знает, а то с чего бы ей быть
скучной да бледной. Решилась царица выведать у дочки, что же именно она
знает? Хотела она всячески ее успокоить. А тут вдруг ворвалась эта
девчонка.
- Встань и не вопи! - строгим голосом сказала царица Маше. - Да и как
ты смеешь так врываться? Нешто не видишь меня?
- Матушка государыня, прости ты меня! - прорыдала она. - Прости! До
смерти напугали меня, обидели, сама не своя... не приметила тебя,
государыня, прости Христа ради!
У Маши был такой отчаянный вид и в словах ее слышалось столько
мученья и правды, что царица, всегда добрая и жалостливая, и на сей раз
осталась себе верной. Гнев ее прошел.
- Говори, - сказала она уже гораздо более мягким голосом, - что такое
с тобой сделали? Чем тебя обидели? Наверное, пустое...
Маша, сдерживая рыдания и мало-помалу приходя в себя, насколько могла
толково передала, в чем дело.
Царевна Ирина от слов ее бледнела все больше. Маленькая, хорошенькая
рука ее, лежавшая на пяльцах видимо дрожала. Она опустила глаза, не имея
силы взглянуть ни на мать, ни на Машу. Правда, она ждала еще худшего, она
думала, что все раскрыто, но и то, что услышала она от Маши, никак не
могло ее успокоить.
Ни на одну минуту не сомневалась она в том, что Маша хоть умрет, а ее
не выдаст, но ей было мучительно жаль свою приятельницу, и она сразу
хорошо сознала себя виновницей всего, виновницей беды, которая стряслась
теперь над этой преданной ей подругой.
- Матушка! - наконец воскликнула она, обращаясь к царице. - Хорошо,
что ты здесь, что все от нее услышала! Прикажи, государыня, чтоб ее больше
не трогали; ведь сама видишь, она ни в чем не виновата. Какая там
разрыв-трава! Пустое все это, один наговор, по злобе... знаю я эту самую
Пелагею, давно она на Машутку злобствует...
- А я знаю, - серьезно перебила ее царица, - что ты давно Машутку
покрываешь: княгиня Марья Ивановна еще вчерась мне о том говорила.
Между тем Маша упала теперь на колени перед киотом с образами и,
крестясь, клялась, что она ни в чем не повинна, что никакого корешка у нее
не было и никакого вора она не знает.
- Ладно, - сказала царица, - разберем мы это дело; коли невиновна ты,
так тебе и бояться нечего.
Но Маша со свойственной ей быстротой и живостью впечатлений уже
пришла в себя и снова все ясно сообразила. К ней снова вернулась ее