"Георгий Соловьев. Тяжелый характер " - читать интересную книгу автора

палубу, разглядывали нас с борта.
Букреев снова замолчал и, навалившись грудью на поручень, смотрел
вперед по курсу катера.
"Почему он мне это рассказал? Да и то ли он хотел рассказать? Почему
все какое-то странное в это утро? Море, чуть колышась, нежится, переливаясь
перед восходом солнца, а на горизонте зловещие точки самолетов. В кубрике
умирает матрос, а командир вспоминает, о каким шиком он и его друзья ходили
с визитом к французам...
И почему у него, у Комонова, только что кипела такая жгучая обида на
командира, а сейчас от нее не осталось и следа? И что могло рассердить
командира в это утро? А может быть, командир и сам не сознает, как ему
трудно быть суровым? Может, у него часто бывает, когда он на миг что-нибудь
вспомнит, отойдет, загрустит, и ему хочется быть тогда душевным и ласковым,
да не умеет он сказать об этом, не научился еще, не тем пока жил..." - так
думал Комонов. И вдруг ему, захотелось положить руку на круглую, усталую
спину командира.
- Кончики мачт на горизонте, справа восемьдесят! - прокричал
наблюдатель.
Букреев и Комонов одновременно вскинули к глазам бинокли, стекла
приблизили две туманные иглы, еле различимые в сером мареве.
- Транспорт, - сказал Букреев. - Если охраняют самолеты, значит, он
хорошо нагружен. Понимаете ли, старпом: богатая добыча! А? - Букреев вновь
повернулся к Комонову, спрашивая, как тот смотрит на это.
- Богатая-то богатая, да нам не по зубам, - сказал Комонов, а сам
подумал: "Неужели ринется в бой?" Но эта мысль ему самому показалась
нелепой: как ни горяч был командир, а все же и расчетлив.
Букреев покусывал губу. Он что-то соображал и смотрел на Комонова тем
взглядом, каким смотрят в пустое пространство. Длинное лицо его вытягивалось
еще больше и делалось злым. Комонов давно уже заметил, что лихость у
командира всегда как бы рождалась из злости. Вот такой же был у него взгляд,
когда он повел свой кораблик под самый шквал немецких снарядов.
Тогда они в числе других катеров шли в охранении каравана. Гитлеровцы
открыли по каравану жестокую пальбу с берега. Один из катеров-дымзавесчиков
от попадания тяжелого снаряда разлетелся в щепки. В дымовой завесе
образовалось окно, открывшее врагу транспорты. Букреев, так же покусывая
губу, оглядел своих людей и повел кораблик к берегу, прямо под немецкие
снаряды. Он приказал начать дымопуск. Окно в дымзавесе было закрыто. Снаряды
густо падали вокруг катера, а Букреев снял фуражку и стоял, приглаживая
волосы, как будто только и заботы было у него, чтобы ветер не растрепал его
рыжую шевелюру.
Букреев сбил шлем и хотел было запустить пальцы в волосы, но пальцы
скользнули по бинту, и он потер висок ладонью. Эта манера ерошить волосы и
потирать ладонью висок тоже была знакома Комонову. "Вот он, небось, сейчас
жалеет, что не командует артиллерией крейсера", - подумал Комонов. Он знал о
затаенном желании командира служить на большом корабле.
Видя, как растет возбуждение Букреева, Комонов убеждался в том, что
что-то должно произойти. Но что? Неужели командир сунется со своими
сорокапятимиллиметровыми хлопушками против транспорта и самолетов?
Букреев все кусал губу и злился.
"Сунется. Непременно сунется", - решил Комонов, заметив, как в глазах