"В.Солоухин. Олепинские пруды и другие рассказы (Собрание сочинений в 4 томах, том 2)" - читать интересную книгу автора

рощах, с полосатыми рыжиками в молодых соснах, с хрустальными заморозками по
утрам либо уж с черными ненастными ночами, в которых чувства и настроения
ничуть не меньше, чем в прозрачном утре или в солнечном полдне.
Но тело истосковалось по солоноватому йодистому ветерку, по теплой, но
уже не горячей гальке и по той неизъяснимой бархатной ласке, которую умеет
дарить только одна морская вода.
Больше я ждать не мог. Я бросил всю суету (а основное дело всегда со
мной) и поехал, помчался к морю. После долгого перерыва я подходил к поселку
около рыбозавода, словно к родной деревне, по которой соскучился. У знакомой
калитки поставил свой чемодан и уже предвкушал всплеск рук и возгласы,
неизбежные при внезапной встрече. Улыбка заранее расплылась на моем лице и,
как бы я ни хотел ее согнать, становилась только шире и лучезарнее, сказал
бы я, если бы речь шла о чужой улыбке, про свою же приходится сказать, что
она становилась все глупее.
Глупее еще и потому, что никто не шел мне навстречу по дорожке от
белого домика к калитке, под гроздьями черного винограда, все так же
свисающими с витиеватых загнутых в виде арки лоз.
Оставив чемодан на улице, я сам пошел к домику и около ступенек
обнаружил чужую девочку, играющую в морские камешки.
Девочка оторвалась от игры и подняла на меня... Ну как там говорилось в
старинных сентиментальных романах? Васильки глаз? Незабудки глаз? Бывают же
такие синие, такие светлые глаза у детей! Вместе с тем во взгляде девочки не
было никакой младенческой наивности и, ну как бы это сказать, голубизны
херувимчика, ангелочка, что ли. Напротив, взгляд ее был исполнен серьезности
и даже строгости.
Надо было бы как можно дольше, ухватившись как за соломинку, держаться
за эти глаза. Но как быть? Одновременно я увидел и то, что сама девочка
поразительно, безнадежно некрасива. Что-то старушечье, что-то от сморщенного
печеного яблока, что-то от жалкой обезьянки было в ее лице. Но самое
главное, и это поразило меня, подобно выстрелу, у девочки была раздвоенная,
заячья губа. С откровенной надеждой на чудо, как если бы вывалился из
самолета и надеялся остаться в живых (известны же подобные случаи), я
спросил:
- Ты чья?
- Миронова, - внятно ответила девочка.
- Как Миронова? Мироновых я всех знаю.
- Я Миронова. Я не виновата.
"Господи! Да конечно же, ты не виновата! - ослепительно сверкнуло в
мозгу. - Это я, я виноват во всем! Начал плести тогда какую-то ахинею. Задел
за живую струну, и вот результат. Посоветовал, называется, отговорил,
убедил. Девочка, миленькая, да знаешь ли ты, что, если бы не я, тебя могло
бы не быть?.."
Я смотрел на нее, как на чудо. Некрасивость ее стушевалась и отошла на
задний план. Руки, ноги, вздернутый носик, веснушки на носике и глаза,
словно смотровые отверстия в некий сосуд, в котором горит ровный синий
огонь. Волшебный огонь. Огонь любви, чистоты, приятия мира. Огонь души. И
все это уже есть, двигается, отвечает на вопросы, морщит лобик, улыбается. И
всего этого могло не быть. Должно было не быть. А где же оно было бы? Куда
делось бы? Нелепым образом всплыла в памяти фраза какого-то индийского
мудреца (Ганди?), которую я не помнил про себя, но которая, как видно,