"Владимир Алексеевич Солоухин. Мед на хлебе (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

на базаре - поддельный мед. Тоже ведь и проверяют его там. Но все же
хочется какой-то особенной, стопроцентной гарантии. Что - проверка! Можно,
наверное, проверить и разоблачить мед, в котором 80 процентов сахара, а
если 15 - 20 процентов? Но все равно ведь нехорошо. Потому и хочется
стопроцентной гарантии. Да где же ее, эту гарантию, возьмешь? Самому разве
начать пчел разводить? Тогда уж было бы твердо и стопроцентно. Да и то...
И все же мы с моей старшей сестрой Екатериной Алексеевной знали, что
у нас гарантия есть, гарантия эта - наше родное село, а в селе - Марюша.
Совсем еще недавно, еще на моей памяти, процветало в Олепине
несколько крупных пасек. Опять же крупных в наших масштабах. Сорок домов -
село. Церковь посередине. А скажи где-нибудь поюжнее, почерноземистее -
будут смеяться. Экое село - сорок домов! Тысяча, две тысячи - похоже будет
на село, а сорок - это же хуторишко. Возьмите вон донские станицы. Тоже
ведь села по сути, а похожи на города. Несколько тысяч жителей. А у нас в
Олепине, когда стали мы мальчишками считать, и всего-то оказалось сто два
человека. Деревеньки вокруг и того меньше: по десять - пятнадцать дворов,
таковы уж у нас масштабы.
Может быть, на том же Дону, на Кубани, на Украине шумели и гудели
пасеки по двести ульев (наверное, шумели), у нас же двадцать пчелиных
семей - гигантское пчеловодческое хозяйство, потолок и предел.
Но все же было на сорок домов несколько превосходных пасек. У нашего
деда - раз, у дяди Феди Воронина - два, у Егора Михайловича Рыжова - три,
у Василия Ивановича Воронина - четыре...
У дяди Феди, помнится, пасека обнесена была высоким, глухим забором.
Доски были положены поперек, горизонтально, скорее стена, чем забор.
Огораживали они не весь сад, а лишь небольшое пространство, примыкающее ко
двору, и было там летом безветренно и жарко, словно бы в другом климате.
Забор поднимался не на три ли человеческих роста, во всяком случае, выше
вишневых деревьев. Сделано это было для того, по разумению дяди Феди,
чтобы пчелы, покидая пасеку и возвращаясь, вынуждены были бы подниматься
высоко от земли, не натыкались бы на играющих вокруг ребятишек и вообще на
соседей и не жалили бы их понапрасну. Впрочем, забор, пожелтевший,
потемневший от времени, тронутый кое-где трухлявинкой, обросший внизу
высокими зонтичными и крапивой, прекрасно вписывался в летний деревенский
пейзаж и не бросался в глаза.
Были на пасеках омшаники, то есть специальные утепленные, пропитанные
запахами воска и пчел избушки. Тут же груды осиновых гнилушек для дымаря,
и сам дымарь с холодным запахом дыма, и рамки, и запасные ульи, и вощина,
и всякие пчеловодческие принадлежности.
Постепенно все пасеки исчезли. Началось движение людей. Старики
умирают, молодежь уезжает в город. Иногда целыми семьями снимались
олепинцы с насиженных мест и уезжали во Владимир, в Ставрово, на Собинку.
Так уехали Симеоновы, Виктор Воронин, Александр Павлович Кунин, Черновы,
Пеньковы... Из окрестных деревенек переезжают к нам, на центральную
усадьбу колхоза, новые семьи. Этот процесс, наверное, одинаков везде в
нашей нечерноземной полосе. Вся жизнь сосредоточивается на центральной
усадьбе колхоза, а деревеньки, входящие в этот колхоз, расточаются,
исчезают с лица земли, и места на которых они стояли, запахиваются
тяжелыми тракторами, превращаясь в поля.
На центральной усадьбе - своя жизнь. Ползают гусеничные тракторы,