"Владимир Алексеевич Солоухин. Двадцать пять на двадцать пять (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

перед ним пляшет и поет пятидесятилетняя телятница из соседней бригады,
Раиса Егоровна Ксенофонтова. Одно и оправдание было бы им, что перебрали
ради праздничка, но в том-то и дело, что оба были трезвые. Однако было тут
как шапкой ударено о землю - будь что будет.

Милый мой, поверь, поверь,
Я люблю тебя теперь.
Смотри на солнце, на луну.
Поверь, люблю, не обману.

Женщина кончила плясать так же неожиданно, как и начала. Она села
рядом с гармонистом, обмахиваясь платочком, и была в этом обмахивании
заученность жеста, оставшегося еще с девичества, потому что на улице было
прохладно и вспотеть плясунья, конечно, не успела. Не такие пляски
приходилось выдерживать! Она негромко засмеялась и этим смехом все сразу
сделала простым и естественным. Подурачился взрослый человек, ну и
подурачился, и ничего тут особенного.
- Чай, узнал меня, Алексей Петрович?
- Конечно, узнал. Да и знать не переставал. Разве не помнишь, как
позапрошлый год поехали в сельпо в Максимиху да и застряли около вашего
телятника? А ты увидела наше бедствие и пошла в деревню за трактором.
- И то помню.
- Как живете-то?
- Кто? Я лично или мы вообще?
- Вообще я и сам вижу. Неплохо живете. Телевизоров развелось,
мотоциклов. Даже магнитофоны.
- Да. И у моего сына мотоцикл. И телевизор у нас в переднем углу.
Окно в мир, как пишут в журнале. Включил и, пожалуйста, тебе -
интервиденье. Только разница с окном та, что там видишь, что видно, а
здесь глядишь, что покажут. Ну... и на столе тоже - не бедствуем. Яйца и
мясо - круглый год. - Женщина замолчала, покосилась на профессора, словно
прицениваясь, стоит ли говорить ему золотые слова. - Но пожалуй, скажу
тебе: хорошо живем, а не радостно.
- Что же так?
- А с чего? Радоваться мне, например, с чего? Муж у меня пьяница. Да
и не люблю я его. И не любила, можно сказать, никогда. Выскочила тогда по
глупости. А вернее сказать, ради того, что хоть бы за этого. Сколько вон
баб без мужиков живут, да помоложе, получше меня...
Разговаривали, а гармонист пилил и пялил потихонечку. Но тут,
вывернувшись из прогона (как раз из того прокошинского прогона, через
который мечталось в Москве войти в Преображенское с гармонью и удивить),
громко застрекотал мотоцикл. Подпрыгивая на колдобинах и пыля, он наддал
по короткой прямой и остановился около Раисы и Алексея Петровича.
- Мать, ты домой-то когда? Садись, подвезу.
- Это мой Слава, - пояснила Раиса, - Вячеслав. Ишь какой вымахал.
Мотоцикл завел, телевизор, теперь магнитофон просит. Какую-то "Симу" ему с
кассетами подавай. А за ним в Москву надо. И стоит не триста ли рублей.
Почти корова. Шесть овец за одну игрушку отдай! Это что? А ты вырасти их,
шесть-то овец...
Вдруг неожиданное решение вспыхнуло в сердце Алексея Петровича. Он