"Владимир Алексеевич Солоухин. Девочка на урезе моря (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

- А женщины разве не думают о своих неродившихся детях? У вас,
наверное, не первый аборт. Скажите, никогда не хотелось вам хоть одним
глазком взглянуть на детей, от которых вы избавились.
- Зачем же вы так? - Катя побледнела, у нее задрожали губы.
- Извините, конечно, я грубовато выразился. Но обычно женщины в этом
не раскаиваются. Только одна женщина раскаивается и мучится, и то лишь
потому, что умерла дочка, а дочке приснился сон.
- Какой сон? - насторожилась Катя. - И как мог девочке присниться
сон, если она умерла?
- Перед смертью. Девочка умирала и знала, что умирает. И мать знала.
И вот в день смерти, с утра, девочка говорит: "Бедная мама. Останешься ты
одна. Мне приснилось сегодня, что ты стоишь на поляне и вокруг тебя много
детей. Три девочки и четыре мальчика. Но только все они ужасные, жалкие, у
одного голова похожа на бутылку, у другого три ноги. У девочки вместо рук
маленькие лапки, как крылышки ощипанного цыпленка. Жуткий-прежуткий сон. А
ты их всех обнимаешь и плачешь. И будто я бегу к ним, и они принимают меня
в свою игру..." Женщина пропустила все мимо ушей: не тем была занята ее
голова. Но потом, через месяц, вспоминая все время и перебирая в памяти
последний день бедняжки и каждое ее слово, женщина вдруг похолодела от
совпадения. Она вспомнила, что сделала в жизни именно семь абортов. И семь
детей приснилось умирающей девочке. Так вы знаете, она едва не свихнулась.
Кажется, ее даже лечили.
- Ужасно вы рассказываете. Я не думала, что вы такой злой...
Тут прибежала Людочка. Разговор наш оборвался, и больше мы к нему не
возвращались. Через несколько дней я уехал в Москву, и выпало несколько
неудачных лет, без южного солнца, без теплого моря, без комнаты, выходящей
окнами на старую узловатую хурму и на кукурузу, громко шелестящую в те
часы, когда на сочной и звучной голубизне появляются яркие белые барашки.
Шли сентябри и октябри, тоже прекрасные, с листопадами в березовых
рощах, с полосатыми рыжиками в молодых соснах, с хрустальными заморозками
по утрам либо уж с черными ненастными ночами, в которых чувства и
настроения ничуть не меньше, чем в прозрачном утре или в солнечном полдне.
Но тело истосковалось по солоноватому йодистому ветерку, по теплой,
но уже не горячей гальке и по той неизъяснимой бархатной ласке, которую
умеет дарить только одна морская вода.
Больше я ждать не мог. Я бросил всю суету (а основное дело всегда со
мной) и поехал, помчался к морю. После долгого перерыва я подходил к
поселку около рыбозавода, словно к родной деревне, по которой соскучился.
У знакомой калитки поставил свой чемодан и уже предвкушал всплеск рук и
возгласы, неизбежные при внезапной встрече. Улыбка заранее расплылась на
моем лице и, как бы я ни хотел ее согнать, становилась только шире и
лучезарнее, сказал бы я, если бы речь шла о чужой улыбке, про свою же
приходится сказать, что она становилась все глупее.
Глупее еще и потому, что никто не шел мне навстречу по дорожке от
белого домика к калитке, под гроздьями черного винограда, все так же
свисающими с витиеватых, загнутых в виде арки лоз.
Оставив чемодан на улице, я сам пошел к домику и около ступенек
обнаружил чужую девочку, играющую в морские камешки.
Девочка оторвалась от игры и подняла на меня... Ну как там говорилось
в старинных сентиментальных романах? Васильки глаз? Незабудки глаз? Бывают