"Владимир Алексеевич Солоухин. Девочка на урезе моря (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

забываем. Так, наверно, устроено, чтобы женщины забывали. А ведь мука
мученическая. Кричим ведь, визжим, как недорезанные поросята. Нет уж, как
только вспомнишь... Б-рр! Ну и возраст не тот. И Миша, как вы знаете...
попивает. Мало ли как на ребенке отразится. Родится какой-нибудь трегубый.
Вы которого, двадцатого уезжаете? Ну вот, вас проводивши, двадцать
третьего и пойду. Четверг будет - хороший день.
Что за стих нашел на меня? Я и сам понимал, что двум этим людям,
прошедшим своевременно через молодость, влюбленность, замужество,
устройство гнезда, рождение детей, не нужен теперь новый пискун. А если и
нужен, то - господи! - ни Виктор, ни Людочка не отложат дела в долгий
ящик. Не успеешь опомниться - получай внуков! Ловкие пальцы женщины
шелушили чеснок. Головка трескалась и с легким звуком рассыпалась на
части. Белая и лиловая шелуха оставалась в стороне, и было ее много по
сравнению с крепкими, глянцевыми дольками в тарелке, хранящими в себе тот
крепчайший, сложнейший экстракт, изобретенный природой, который мы в
человеческом обиходе зовем чесноком.
Пальцы Кати ловко шелушили чеснок. Я загляделся на них и именно по
движениям пальцев, по их неуловимому почти волнению понял, что решить-то
Катя с Михайлом решили, но все же теперь, сию вот минуту, Катя ждет еще и
моего слова, совета, одобрения их поступку.
Отчетливо помню, что я хотел сказать: "Правильно вы решили. Конечно,
придется перенести операцию. Но в наше время от нее никто, пожалуй, не
умер. Отдохните, поживите спокойно. Скоро внуки пойдут. А знаете ли вы,
что внуков любят больше, чем своих детей?" Тут я, возможно, развил бы
теорию о степенях биологического родства между ближайшими и между
следующими поколениями, но вместо всех этих рассуждений я неожиданно и
простодушно спросил:
- А не жалко?
Пальцы дрогнули и выронили дольку чеснока, которую чистили. Катя
подняла голову и взглянула на меня удивленно.
Я не отдавал себе отчета, что от меня сейчас, в сущности, зависит
жизнь человека: родиться ему или не родиться, быть или не быть. Высокие
материи были чужды мне в тот миг. Я хотел одобрить решение семьи, а вместо
этого выпалил свое нелепое, неуместное: "А не жалко?"
- Если бы все жалели... - начала Катя и не закончила фразу.
Кто-то продолжал говорить за меня, ведя свою линию:
- Мне отчасти знакомо это чувство. Я поэт, а вынужден заниматься
прозой.
- Но вы же пишете и стихи.
- Время от времени. Но если бы я не занимался прозой, то стихов у
меня теперь было бы гораздо больше. Я недосчитываюсь нескольких сот
стихотворений. Выходит дело, проза их задушила, и они не появились на
свет.
- И вам не жалко? - с горьковатой усмешкой спросила Катя.
- Не то чтобы жалко, - серьезно ответил я, - но иногда хочется знать,
какие это были бы стихи, о чем, насколько хороши или плохи, и, поверьте,
нападает тоска. Делается страшно от необратимости происшедшего, от того,
что никогда уж я не узнаю, что задохнулось и погибло во мне под тяжелыми
плитами проклятой прозы.
Я помолчал и ударил, выражаясь по-спортивному, ниже пояса: