"Иван Солоневич. Диктатура сволочи" - читать интересную книгу автора

люди никогда ничего своего и копейки за душой не имели, и меняли свои
интеллектуальные моды с такой скоростью, с какой уличная девка меняет своих
воздыхателей. Очень трудно понять, что полуторастамиллионный народ никак не
мог угнаться за этими калейдоскопическими сменами мод, философий, рецептов,
программ, отсебятины и блуда. Не мог - если бы и хотел. Но он и не хотел. В
одной из своих книг, посвященных рождению, жизни и гибели философствующей
интеллигенции, я предложил такую эпитафию на ее могилу:
"Здесь покоится безмозглый прах жертвы собственного словоблудия".
Эта жертва собственного словоблудия - именно она готовила революцию, а
никак не народ. Подготовив революцию, жертва сбежала за границу, а народ
остался. Над ним, над народом, веками и веками привыкшим к суровой
дисциплине государственности, которая одна могла спасти его физическое
бытие, возник спланированный и сконструированный интеллигенцией аппарат
социалистической бюрократии, вооруженный всеми достижениями современной
техники истребления и управления. И - народ борется и до сих пор. Во всяком
случае: русский социализм оказался для русского народа - для крестьянства,
пролетариата, для "деловой" интеллигенции - совершенно неприемлемым.
Германский социализм оказался приемлемым для процентов девяноста германского
народа, но оказался неприемлемым для соседей. Поэтому террор советской
тоталитарной системы в основном был направлен против "внутреннего врага", а
террор германского тоталитаризма - против внешнего. Поэтому же Германия не
испытала ни гражданских войн, ни восстаний, ни всего того бескрайнего
разорения страны, которое связано с нашей тридцатилетней гражданской войной.
Это есть основное различие, из которого можно вывести и двадцать два и
двести двадцать два внешних признака, отличающих или сравнивающих два
братских каиновых режима - сталинский и гитлеровский.
Русская интеллигенция была, в самом глубочайшем своем существе
недобросовестна. Немец был добросовестен. Русский профессор так же
добросовестно взывал к революции, как впоследствии эту революцию отринул, и
еще впоследствии возвратился на революционную блевотину свою. Немец
совершенно добросовестно грабил, расстреливал, уничтожал: запрет есть запрет
и приказ есть приказ. И, кроме того, за каждой немецкой спиной была целая
философская традиция: от Гегеля, окончательно пристроившего скептический
"Мировой дух" на Вильгельмштрассе в Берлине, и до Шпенглера, который сказал,
что "жизнь есть борьба", "человек есть хищный зверь".
Русская философствующая интеллигенция не верила даже самой себе. Но как
не мог не поверить добросовестный Фриц - и Гегелю и Ницще, и Рорбаху, и
Шпенглеру? А, следовательно, и Гитлеру, в своей капральской палке
воплотившему философские построения, столетий? Фриц - он верил. Честно,
искренне и добросовестно. Его ли вина, что Гегель оказался таким же вздором,
как и Гитлер, до последней комнаты защищавший свою жилплощадь - прибежище
мирового духа на Вильгельмштрассе?
Немецкая вера в Гегеля и в Гитлера была тем первым открытием, которое я
сделал в Германии и которое привело меня к ссылке: с верой в Гегеля и в
Гитлера - разгром неизбежен, а моя уверенность в разгроме Германии не
встречала никакого сочувствия ни в каких немецких группировках, даже и в
социал-демократических, не говоря уже о Гестапо.
...В Берлине у меня была приятельница - этакая белокурая Валькирия, в
возрасте лет двенадцати. Первая Америка, на которую я напоролся в Берлине.
На моем рабочем столе валялись запасы шоколада, который уже в те времена