"Роман Солнцев. Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции (повесть) " - читать интересную книгу автора

перешептываний в учительской. Да, уже тогда в углу стояла телекамера,
подарок военных Шамохе. Сидя в директорской, он мог наблюдать, как ведут
себя учителя. Особенно нервничал из-за ее присутствия молоденький учитель
географии Костя Калачевский.
Лопоухий, тонкошеий, он все трещал пальцами и произносил обличительные
монологи:
- Сплошная липа! В учительской график... в классе график... на фиг
график! Там подотрем, здесь... вот тебе и средняя линия успеваемости
поднялась до звездных высот... - и, вдруг поймав улыбку Углева,
спохватывался: - Ой, думаешь, включена?! - и, отскочив за шкаф с картами,
яростно шептал: - Идиотская выдумка! Во всей школе негде спрятаться! - и,
вспомнив, что директор может только видеть, а не слышит, говорил уже
громче: - Ненавижу директора! Толстяк и дурак! И зачем ему
портупейные-тупейные подарили эту штуку? Надо бы мелом объектив забелить.
- Возьми у своей Эммы пудру, - улыбался спокойно Углев.
- Она не моя! - визжал парень. - Она дура!
О, эта Эмма Дулова, худенькая барышня в белом, влюбленная то в него,
Углева, то в Калачевского. Позже она станет женой Кости, но время от
времени будет прибегать к Валентину Петровичу в слезах: я предала себя. Она
тоже преподавала русский язык и литературу (в младших классах), была
бесповоротно на ней воспитана, отсюда ее истерики и блаженные надежды на
абсолютное счастье в России. И вот, помнится, разговор двух коллег она и
прервала. Вбежала, глаза сверкают, как у кошки:
- Шамоха движется... ой, что-то с ним.
- Что?
- И бури в дебрях бушевали.
- Да черт с ним! - запальчиво воскликнул Калачевский. - Главное
событие: какое у вас платье чудесное!
- Ах, оставьте!.. - пробормотала польщенная Эмма. - Там он! Там оно!
Шамоха, появившись на пороге учительской, и впрямь поразил бледным,
прямо-таки белым лицом при всех важных скобчатых брылах и толстом носе.
Брови приподняты, белесые глаза вытаращены, словно что-то его потрясло, и он
дара речи лишился.
- Здрасьте, - промямлил старик, обычно басовитый, значительный в каждом
слове. Впрочем, это он тогда казался стариком - в свои пятьдесят. А сейчас и
Углев, и он своей внешностью почти сравнялись.
- Че стоим? Просто чекаем? - привычно спросил Кузьма Иванович, но
безучастно. В самом деле, что с ним?! Подошел к Углеву, тронул за галстук: -
В город еду, мать хворает... - Имелся в виду, понятно, областной город. - Ты
как-то просил холодильник достать, я договорился... Вот вернусь, потороплю.
Валентина Петровича это удивило.
- Умеем мы создавать дефицит из дерьма, - продолжал Шамоха. И
повернулся к Калачевскому: - Тебе "гостинку" уже выбил... скоро въедешь...
Вот вернусь, потороплю. А тебе, Эмма, особый подарочек. Но потом. Как,
ребятишки, не болеете? А меня малость просквозило...
- Аскорбинку пейте, - заволновался Калачевский.
- И помогает? - Кузьма Иванович наконец чуть дернул губами -
улыбнулся. - Ну покеда.
Когда директор вышел из учительской, Калачевский, оглядываясь на
телекамеру, зашептал: