"Роман Солнцев. Очи синие, деньги медные (Повесть)" - читать интересную книгу автора

постепенно отвоевал себе пространство в стороне. По настоянию матери пошел
учиться в седьмом классе еще и в музыкальную школу, которую закончил на
пятерки. Всегда на чем-нибудь тренькал - на пиле, когда дрова пилили, на
стаканах, налив в них разное количество воды...
"Но разве тебе не везло? Мама, продав теленка, не тебе купила в детстве
скрипку-четвертинку? И все в деревне вокруг терпели, когда ты во дворе пиликал
на ней до ночи. Даже Райка, рыжая дворняга, тебе подвывала... Все впустую.
Ничего из тебя не вышло. Ты - посредственность. Способная посредственность."
Уже тогда от боли в пальцах мутилось сознание... переигрывая, торопясь,
доводил себя до бешенства... и нет, не тщеславие подгоняло, било в спину кнутом -
страсть к совершенной игре. Падал возле дров, жевал в бешенстве опилки... И
опускались руки, неделями ничего не делал. Шлялся с двоечниками из младших
классов.
Получив "аттестат зрелости", по совету сестры без особой надежды поехал в
город, в недавно открывшуюся консерваторию. И его в этом огромном белом доме
с колоннами и зеркалами - бывшем дворянском собрании - приняли с первого
захода! Профессор, похожий на Чайковского, проверил слух и внимательно
осмотрел пальцы бледного сутулого парнишки... Ласково посоветовал немного
укоротить космы: "Попадет волос под волос смычка - запутаетесь как ведьма..."
В школе Андрей не блистал знаниями, а здесь не пропускал ни одного занятия
- не только сольфеджио и прочие обязательные уроки, но и бегал на класс
композиции, он помнил - Паганини был еще и композитор... И профессор Куликов
поощрял Сабанова - и Андрей делал, по словам учителя, грандиозные успехи,
играл соло на студенческих вечерах... Но неожиданно Куликов упал на лестнице
консерватории, умер от разрыва сердца. А новый учитель - старец Рокетский со
впалыми щеками (они у него как эфы на скрипке) из Одессы - сказал, что Андрей
не так держит пальцы, слишком шикует смычком, надо строже:
- De'tache', если оно связное, должно быть плотным, как кирпич (это про серию
кратковременных штрихов смычком)... А пиано не должно быть рыхлым, как
сидение дивана... - Одним словом, начал переучивать. И дело у Андрея пошло
наперекосяк.
И не с кем было посоветоваться. Друзья-завистники с ухмылкой
отворачивались: каюк любимцу Куликова... Ему б уехать в Ленинград, где
командуют несколько "куликовцев", но Андрей нерешителен... А дома в селе
трагедия - даже письма получать оттуда мучительно... Сабанов-старший,
служивший в милиции райцентра небольшим начальником (пожалуй, даже сейчас
Андрей затруднился бы назвать должность), был уволен по причине задиристости:
толкнул кулаком в грудь сослуживца, который ругал Сталина. Старику бы
радоваться, что теперь сокращения проводятся тихо, без расстрелов (вон что
пишут про его любимые 30-50-е годы!), а он запил. Еще вчера ходил надутый,
важный, подолгу отчитывал пьющих плотников, заваливших улицу
обструганными бревнами, а теперь сам стоял у какого-нибудь оврага, глядя вниз,
покачиваясь и скрежеща зубами. То ли от срама сгорал ( отстранили от власти!
Люди могут подумать: тоже - из-за пьянства! А его - по политическим мотивам! ),
то ли не представлял себе, каким еще делом может заняться - власть, даже
маленькая, многих в России развратила...
Мать Андрея, тихая ласковая женщина, призывала к смирению, указуя на
иконы, лила слезы, уговаривая Михаила Илларионовича не писать больше никуда
писем, а он писал. Наконец, отца устроили на работу по линии сельского хозяйства
в райисполком, но он продолжал оскорбленно отчуждаться от мира. Андрею еще в