"Александр Солженицын. Красное колесо: Узел 2 Октябрь Шестнадцатого" - читать интересную книгу автора

один не успел взорваться. И в таком скорохвате, в огне пронеслась эта
работа, что Саня не успел и испугаться. И лишь когда кончили и пот вытирали,
заметил он, что ноги дрожат, не держат.
Так и осталось удивлением о себе самом и о номерах, ретиво помогавших
ему, - когда уже всем им пришло по георгиевскому кресту, и армейская
георгиевская дума утвердила подпоручику Лаженицыну офицерский.
Так и могла - да не раз - окончиться санина жизнь в 25 лет в этой
мягкой природненной местности между Власами и Мелиховичами, с их купами
высоких тополей. И если когда-нибудь фронт отсюда уйдет и зачередят новые
места опасностей и куцых солдатских радостей, все равно это место годовой
тревожной жизни навсегда уже будет теперь восприниматься как отобранная
родина.
Что глаза окинут, то и жаль покинуть.
И еще есть одна загадка: черта, никогда раньше на этой местности не
существовавшая, и которая потом сотрется, запашется, лишь останется в памяти
стариков, черта, разделившая два пришлых войска, и тем же разделившая до
полной чуждости два куска слитной обжитой земли. По тот бок черты все должно
быть такое же - и все представляется совершенно иным. Как будто тот же
теплый кусок отечества, украшенный разбросом хуторов и кущиц, тот же шлях
екатерининский, обсаженный редкими березами и ушедший за высотку и за реку,
те же млыны ветряные, тополя и покинутые гнезда аистов, - нет, выхват чужой
земли под чужой властью.
Весной, когда Ростовский Гренадерский полк уже близко подкопался к
Торчицким высоткам, была перед рассветом удачная вылазка: захватили немецкие
окопы врасплох и едва не перешли Щару, да поддержки не было. В ту ночь Саня
как раз дежурил на наблюдательном в переднем окопе ростовцев и с ними пошел.
Поддержать огнем он их не мог - на снаряды был наложен запрет, операция
возникла в полку почти внезапно, но ногами Саня пробежал эти посмотренные,
до камешка изученные триста саженей, завалил за двухгребневую высотку и
ахнул: действительно, мир там оказался другим! Не эта бесплодная, без
кустика, угорная земля, но от самых немецких окопов - зеленый сбег к реке,
сочные дубки, шаровые ивы, кустовые заросли у речки, и - нежный надречный
утренний туманец между всем, как ласка к этим творениям. И едва, едва только
стихли пулеметы и ружья - тут же рядом, незримый, встрепенулся и залился
соловей - да нестесненно, со всеми положенными оттолчками, дробью,
пересвистами... С привычного места не согнала война и его!
И этот зеленый обрыв за Торчицкими высотками, туманец, неожиданный
соловей - показались Сане живым раем. Какой же силой и любовью это
сотворено! И как же, с двух сторон, Торчицкий обрыв и Голубовщина, звенят
своей вечной песнью, а в помертвелой полосе между ними, там, где еще
уцелевал трехсаженный несшибленный Спас, тысяча людей в безумии врылась в
землю и палит друг в друга, со всею техникой двадцатого века!
Эта беготня в предрассветьи, с колотящимся сердцем, куда ни начальство,
ни долг не посылали Саню, а понесся он испытать первое в своей жизни
наступление, сделали его как будто крылатым, легким и полусонным, как после
любовной счастливой ночи. Была - пробежка и победа, да какая-то веселая, без
потерь. На полчаса стал Саня как будто бесплотен бояться свинцового
прохвата, стал нечувствителен к возникшему свисту пуль с того берега Щары.
Однако вправлено было уже и что-то иное в подпоручика Лаженицына. И при
всей его бессонной бесплотности и восхищении соловьем, использовал он минуты