"Александр Солженицын. Красное колесо: Узел 2 Октябрь Шестнадцатого" - читать интересную книгу автора

А за осмысленными расчетами, углами, дальностями, транспортиром,
ощущаешь сторонность. Безвинность.
Наблюдать было все хуже, видимость быстро сокращалась. Уже не видно
было тополевой придорожной обсадки к Стволовичам. И даже близкое кладбище
затягивалось влажной пеленой.
А хорошего настроения не осталось. И чем он сегодня увлекся? Отчего так
был возбужден? Как холодным осенним помелом выметало из груди.
В такую пасмурность точнее наблюдаются вспышки орудий, и опасней
стрелять самим: становится видно, как пламя вылизывает из ствола, выдает.
Выметало из груди как мокрые старые листья, и так пусто-пусто
становилось. Стоял у щели, рассматривал сегодняшнего себя деятельного. И не
узнавал.
Все меньше виделось, все короче. Затихали стрельба и движение с обеих
сторон, всех давила мокрая предвечерняя мгла.
Одиноко - и виновно. Безвинно - и виновно. И никому этого не
расскажешь.
Закрапал и дождь. Понемногу, но не переставая. В блиндаже
наблюдательного стало еще сырей и прознобистей. Сегодня не сегодня, а
начиналась третья военная зима, и даже офицеру трудно было не чувствовать
угнетенности.
Бинокль повесив на шею, под шинель, нахлобучив отлогу плаща поверх
фуражки, побрел и подпоручик на батарею. В глинистом ходе уже было скользко,
и он отирался о мокреющие стенки - об одну противогазной сумкой, о другую -
крупной кобурой ненужного револьвера.
По брезенту, по голове, слышался ровный стук капель.
А довольно уже было серо, чтобы пойти к Дряговцу и открытым местом.
Саня сильно подпрыгнул, навис на край траншеи, измазавшись о глиняную
стенку, вылез на траву - и бодро пошел теперь напрямик, скорей в свою теплую
землянку, да обсушиться, да поесть горячего. Посвободнело, что не месил
унизительно грязь по норе, а шел, как отпущено человеку.
К чему он мечтал в жизни приложиться - к словесности, к философии - не
видно, будет ли когда. Вот и много досужего времени, хоть и стихи пиши - а
ведь бросил, не пишется. А чем он вложится в общий ход событий - это вот
такими стрелебными днями, развороченными проволочными заграждениями,
подавленными пулеметами, посеченными перебегающими фигурками. И
многими-многими донесеньями, отчетами, кроками, написанными, нарисованными
его рукой.
И так же у его солдат - Благодарева, Занигатдинова, Жгаря,
Хомуевникова, кроме хорошего или плохого обращения с оружием, амуницией и
лошадьми, сметки по службе и выполнения устава - у каждого была ведь еще
своя долгая жизнь, своя любимая местность, своя любимая или нелюбимая жена;
и еще по нескольку детей; потом у каждого хозяйство или ремесло, и много
соображений вокруг того и свои замыслы; и кони - собственные, не с казенною
биркой в хвосте, или охота, рыболовство, или сад; и всем этим, а не величием
России и не враждою к Вильгельму жил каждый из них, - и только об этом, кто
внятнее, кто невнятнее они в ночных землянках рассказывают друг другу, да и
офицеру, поговори с ними ласково. В родных деревнях и местечках еще что-то
знают о них другие по их делам, но это не выходит дальше околицы. И вся
подлинная суть их жизни никогда не будет никому сообщена - и как ей
отозваться на движении человечества в крупных чертах? Чем же Улезько,