"Владимир Соколовский. Планида" - читать интересную книгу автора

пройти для Манюни бесследно пребывание на почти партийной работе. Да она
одних декретов напечатала - до конца жизни хватит! Если их читать, конечно.
Тем более - она полностью лишена в последнее время влияния хоть и
родственного, но классово безусловно чуждого элемента. И белые вряд ли до
нее доберутся: приставчиха, как-никак! Ну, чего думать-то. Надо идти.
Никифор подождал темноты, выбрался из сруба и опять же огородами
прокрался к дому Манюни. Свет не горел. Он постучал в окошко. Зажглась
лампа, выглянула Манюня, запахивая халатик, охнула и, заколов волосы,
метнулась в сени.
- Никифор Степаныч! Вы что, откуда? - испуганно лепетала она, впуская
его.
- Да так, Марья Платона!.. Задержался! - бодро отвечал Никифор.
В избе он попросил поесть. Манюня дала ему хлеба с молоком,
пригорюнясь, села напротив и стала рассказывать страхи. Уж тут стреляли,
стреляли, вышла утром на улицу - здесь лежит, там лежит... А возле укома -
вот ужасть! - Митеньку, секретаря нашего, повесили. Глаза выкололи, живот
вспороли - ох, какой страх. Бедняга. Уж мать выла, выла... Не успел,
знать-то, уйти вовремя, как и вы, Никифор Степаныч, бедненький вы тоже, куда
ж вы теперь, ведь повесют вас...
- А вы, Марь Платона, это... приютите! - осмелел Никифор.
Манюня всплеснула руками: ой! Да куда же я вас... В голбец, што ои? А
как придут? Ведь я, как-никак, у большевицкого начальства служила! -
зарделась она. Никифор махнул рукой: чего вам-то бояться? У вас вон - важное
прикрытие! - он кивнул на стену, где топорщился в портретной рамке бравый
пристав Усякин. - А я - чего ж! - можно и в голбце.
- А не простудитесь ли? - участливо спросила Манюня, но вдруг
спохватилась, - да ничего, я вам тулуп мужнин дам, и постлать, и укрыться
хватит!
Никифор шумно вздохнул, глянув на блеклую Манюнину шею, но - делать
нечего, - полез в голбец.
Утром Манюня разбудила его: вы тут тихонько, Никифор Степаныч, вот
хлебца вам оставляю, молока. Тихонько!..
- А вы куда? - спросил Никифор.
- Да пойду, погляжу, может, работу где найду, - застеснялась Манюня.
Когда она ушла, Никифор поел: тихонько, стараясь не скрипеть в сенях,
выбрался по нужде в ограду и, снова забравшись в голбец, стал ждать Манюню.
Она пришла поздно, разговаривала на этот раз мало, больше улыбалась про
себя; сказала только, что в городе все по-старому, а Митеньку сняли, мать
домой увезла, везде солдаты ходят, пристают, и офицеры... противные такие!
Потом она разделась, долго ходила по комнате, шаркая босыми ногами.
Наконец Никифор не выдержал.
- Марь Платонна!
- Што? - тихо спросила Манюня.
- Да это... Холодно тут. Замерз я вчера ночью, вот беда-то! - нервно
хохотнул он. Манюня перестала ходить, притихла. Потом скрипнули пружины, -
улеглась.
- Ну, раз холодно... чего ж... - прошелестела она. Никифор приподнялся
в голбце, больно стукнулся головой об доски, зашарил перед собой, нащупывая
крышку. Возня эта, видно, испугала Манюню.
- Нет! - вдруг тихо вскрикнула она, - не смейте! Не надо! Гадкий. Ишь,