"Вячеслав Софронов. Отрешенные люди [И]" - читать интересную книгу автора

мыкали, до конца дней спокойно жить не давали.
Он, тобольский губернатор, хоть пост этот иным тоже значительным
кажется, но по сравнению с приближенными к императрице особами всего лишь
птичка малая, что кулик в гусиной стае. А иные из вельмож, на которых он
ранее и глаз при встрече поднять, не смел, теперь вот под его началом в
местах не столь отдаленных очутились: герцог Курляндский Бирон - в Пелыме
захудалом, фельдмаршал граф Миних - в морозном Березове, граф Остерман, уж
до чего увертлив был, а тожесь не миновал Сибири и, царство ему небесное,
той мерзлой землицей и присыпан на веки вечные. Судьба-злодейка крутит
человеком, словно буря древесным листом, зашвырнет, завеет в такую
тмутаракань, что и язык не повернется название того гиблого места
выговорить.
Алексей Михайлович сидел, откинувшись в кожаном кресле, упершись
ладонями в подлокотники, полуприкрыв глаза. Губернаторский дом,
перестроенный еще до него прежними сибирскими управителями из старого
воеводского, больше похожего на острог, чем на парадный дворец, хранил в
себе десятки запахов, оставленных ранешними постояльцами, до него бывшими на
сибирской земле. Тут смешался крепкий запах дегтя и подопрелой бумаги, несло
кислой овчиной из плохо прикрытых дверей, а самое главное - изо дня в день
неистребимо витал угарный запах от печей, рано закрываемых извечно
полупьяным истопником. Окна по стародавнему сибирскому обычаю наглухо
запечатывались на зиму, и свежий воздух попадал в губернаторский кабинет
разве что вместе с робко гнувшими спину посетителями и тут же исчезал, как
снежинка, впорхнувшая на жестяную поверхность жарко натопленной печи.
Хотелось открыть дверь настежь, впустить побольше морозного воздуха, а еще
лучше отложить все дела, коим конца края не видно, и упасть в санки, поехать
просто по городу или на плац-парадную площадь, где в это время непременно
муштровали набранных с осени рекрутов, и можно было вволю насмотреться и
насмеяться над их крестьянской неловкостью и нерасторопностью. Да мало ли
куда мог отправиться хозяин города, края, не имея подле себя иного
начальника, кроме портрета государыни императрицы, висевшего в тяжелой,
аляповато сработанной раме позади губернаторского кресла. Но Алексей
Михайлович, сызмальства приученный, что долг гражданский - прежде всего, и
дело государственное требует полной отдачи сил и здоровья в придачу, не мог
позволить себе этакой вольности, а потому изо всех сил терпел и угарный
воздух, и духоту, и настырных купцов, битый час сидевших напротив него и
что-то невнятно излагавших вкрадчивыми голосами, и лишь изредка подносил к
носу смоченный в уксусе большой платок с вензелем, и, скрывая зевоту,
согласно кивал долдонящим о чем-то своем просителям.
Купцов было трое - все крепкие, жилистые, мосластые, низкорослые, с
косматыми бровями, по-азиатски широкоскулые, одинаково стриженные, да и
близкие по возрасту. Сидели они степенно, зная себе цену, слова произносили
с расстановкой, внимательно щупая глазами губернатора, цену которому тоже
знали, на свой манер, конечно, поскольку так был устроен их мир, где они
выросли и жили. И сам Сухарев знал о том, понимал, что за люди перед ним,
какого порядка, устройства, и скажи он им сейчас, мол, требуется на некое
важное дело по тыще рублей с каждого, не дрогнут, не взропчут, а поскребут в
сивых кудлатых головах и начнут сбивать цену, жалиться на нелегкую долю, а
потом все одно найдут, соберут, вывернутся, коль сам губернатор востребовал.
Но знал Алексей Михайлович и другое - только заикнись он о деньгах или ином